С вечера у Дуни в мыслях одно: скорей бы утро! Утром вскочит, плеснет на лицо воды, утрется, чего-нибудь перехватит, ну там какую корку, чтобы не быть голодной, и скорей, скорей во флигель, где живет Антон Тарасович. Теперь он с нею там занимался.
Матрена Сидоровна дала ей волю: одной без присмотра на уроки к итальянцу бегать.
И тропка в снегу от их флигеля к флигелю Антона Тарасовича была вроде бы только Дуниными ногами протоптана. От дверей до дверей.
Прибежит, легонько постучится, и сразу Петрушин голос:
— Дуня, ты?
И чего спрашивает, глупый? Ведь у окна стоял, караулил, когда она покажется. Глаз не сводил с тропки. А как увидел, что она, Дуня, бежит — сразу к двери.
«Петруша, да я же, я… Кто еще в такую рань прибежит?»
Но это только в мыслях, а в ответ — молчок. Ни слова.
И снова он из-за двери:
— Дунюшка, ты ли?
Теперь она ему — басом:
— Волк из лесу… — и зарычит, давясь от смеха.
Да нет, волки-то не рычат, волки воют с голоду. Сколько раз к ним в избу доносился волчий вой… Бывало, ночью они, ребятишки, услышат этот голодный протяжный вой, проснутся от страха. Закопошатся под отцовским тулупом. А мать им: «Спите, спите… Чего забоялись-то? Вот я сейчас их всех палкой, палкой». И маленькой Дуне тогда казалось, что бесстрашнее их матери нет людей в целом свете. А как же? Коли захочет, может палкой прогнать обратно в лес всю волчью стаю…
А сейчас ей Петруша из-за двери:
— Коли волк, не пущу. Пусть идет, откуда пришел… — Сам дверь настежь и тоже смеется. — Иди, иди… Поди, замерзла, из лесу бежамши?
— А то нет! Лес-то не близкий. Верст десять отмахала…
И оба хохочут над Дуниной шуткой. Не то, чтобы им было так уж смешно — не маленькие оба, а просто хорошо и весело друг с другом, вот и смеются.
Войдет Дуня в сени, тулупчик с плеч долой, валенки — в угол, а на ноги туфельки обует, как полагается быть на занятиях. Туфельки, правда, старые, изношенные, а все-таки на каблучках, И уж очень они Дуне по сердцу.
И румяная с мороза войдет она в горницу, постукивая точеными каблучками.
У клавесина уже сидит Антон Тарасович. Всегдашний на нем кафтан табачного цвета с медными пуговицами, а на ногах вместо черных башмаков теперь сапоги на меху.
Встает Антон Тарасович рано, еще затемно. Сперва сам занимается, играет этюды, концерты, упражнения. А как позаймется, начинает учеников учить. Прежде всего — Петрушу. С ним с первым, на свежую голову. За Петрушей — ее, Дунин, черед. А там и другие пойдут.
И весь день из флигеля слышны звуки — то виолончели, то скрипки, то пения, то флейты. А иной раз заставит всех вместе играть — устроит оркестровую репетицию.