— На камельке ты и рыбки поджаришь и чайку вскипятишь. Да и люди согреются тут после вахты.
— Какая уж теперь вахта! — протянула Глаша.
— Покамест в порт не придем, каждый будет нести вахту, — недовольно остановил ее капитан. — Поняла?
Ответить повариха не успела. Дверь широко распахнулась. Вошел Корней Савельич. За ним боком протиснулся в дверь матрос с тюфяками. Осторожно внесли двух раненых и обожженного кочегара. Последним вошел в салон третий штурман. Он бережно, как ребенка, нес неестественно толстую, забинтованную руку.
— Из перебитого паропровода, — виновато улыбаясь, сказал он капитану. — Сам не заметил, как набежал.
— Стели два тюфяка на полу, — распоряжался Корней Савельич. — Клади людей.
— А если на скамьях? — спросил помогавший ему матрос.
— Узки скамьи, — ответил Корней Савельич. — На полу спокойнее будет.
И придержал дверь, пропуская еще двух матросов с тюфяками.
— Куда их столько? — Иван Кузьмич кивком показал на груду тюфяков.
— В каютах, под полубаком, уже иней на иллюминаторах, — ответил Корней Савельич. — Придется людям располагаться здесь. По очереди, что ли. Да и… — он понизил голос, чтобы слышал его один капитан, — не весело сейчас забиваться по каютам. На людях легче.
— Пожалуй, — согласился Иван Кузьмич.
Освещенный двумя свечами салон казался тесным, и работающие в нем люди — неповоротливыми. Они все время что-то теряли, искали, мешали друг другу.
— Зажги еще свечу, — сказал Корней Савельич Глаше.
— Третью?
— Да.
— Ой, беда, беда! — Повариха растерянно оглянулась. — Не знаю, куда свечи-то сунула. Вот дура-то я беспамятная!
— Найди и зажги, — строго повторил Корней Савельич.
Глаша скрылась в темном камбузе, отделенном от салона легкой дощатой перегородкой. Загремела посуда. Послышались вздохи, жалобное причитание.
Третьей свечи Глаша так и не зажгла. В приметы она, конечно, не верила. Но на всякий случай… Зачем испытывать судьбу? В такое время!
Темень укрыла подбитую “Ялту”. Прижатая тяжелой свинцово-сизой тучей, светлая полоска над горизонтом тускнела. О работах на палубе нечего было и думать. Только ручные помпы однообразно чавкали, откачивая воду из машинного отделения. Нарушали мертвую тишину шаги вахтенных да мерный всплеск волн у бортов.
Шумно было лишь в машинном отделении. Огромное помещение освещала горящая на стальных переходах промасленная пакля. Багровые отсветы метались по потолку, вспыхивали на истертых ногами до блеска металлических трапах, отражались в прибывающей воде. Едкий запах горелого масла и щелочи от разряженных огнетушителей щипал глаза и горло, мешал дышать.