Джеймс собрал деньги, раздумывая, уходить или нет, потом покорно вздохнул:
— Еще стакан, хозяин!
Он уже выпил шесть, но пьян не был. Голова у него, вероятно, все-таки стала тяжелой. Он нахмурился, провел рукой по лбу.
— Вы, конечно, продолжите охоту. — Похоже, ему было жаль Мегрэ.
— Трое несчастных: мужчина, женщина и мальчик, которых не хотят оставить в покое только потому, что в один прекрасный день мужчина переспал с Мадо.
Что на Мегрэ подействовало — голос его, вид или окружающая обстановка? Так или иначе это было настоящим наваждением, и ему стоило большого труда заставить себя вновь увидеть события с нормальной точки зрения.
— Твое здоровье, поехали! Мне надо возвращаться, потому как моя жена тоже вполне способна выпустить в меня пулю. Кретинизм это! Кретинизм!
Он устало открыл дверь. Стоя на плохо освещенном тротуаре, он посмотрел Мегрэ прямо в глаза:
— Странная профессия!
— Профессия полицейского?
— И человека тоже. Моя жена будет рыться у меня в карманах, считать деньги, чтобы узнать, сколько я выпил. До свидания. Кафе Ройяль, завтра?
Мегрэ остался наедине с охватившим его чувством смятения, которое долго не рассеивалось. Полное смещение всех представлений, разрушение всех ценностей. Улица утратила обычный вид, и прохожие тоже, а трамвай извивался, точно блестящий червь.
Мир приобрел пропорции муравейника, о котором говорил Джеймс. Взбудораженный муравейник — потому что один муравей мертв!
Комиссар вспомнил тело торговца рубашками, там, в высокой траве, за двухгрошовым кабачком. А еще всех жандармов на всех дорогах, задерживающих все автомашины. Революция в муравейнике!
— Чертов пьянчужка! — зло, хоть и не без некоторой симпатии, проворчал он.
Он с усилием вновь попытался объективно взглянуть на происходящее. От разговоров этих он совсем забыл, зачем пришел на улицу Шампионе.
«Попытаться узнать, куда ездил Джеймс с тремястами тысячами франков».
Он представил себе троих Бассо: отца, мать, сына, забившихся где-то и со страхом прислушивающихся к звукам внешнего мира.
— Болван этот каждый раз заставляет меня пить!
Он не был пьян, но чувствовал себя как-то не в своей тарелке. Лег он в плохом настроении, опасаясь проснуться завтра с изрядной головной болью.
«У меня должен быть свой собственный угол!» — говорил Джеймс, имея в виду кафе Ройяль.
У него был не только собственный угол, но и собственный мир, который он создавал в любом месте с помощью перно или водки и в котором он существовал — бесстрастный, безразличный к реальным вещам.
Довольно расплывчатый мир — муравьиная каша, скопище изменчивых теней; мир, в котором ничто не имеет значения, ничто ничему не служит, где движутся в ватном тумане без цели, без усилий, без радости и печали.