– Когда известие о вашей свадьбе появилось в газете, – заговорила молчавшая до сих пор Джейн, – Кент позвонил мне. Телефон звонил весь день – все интересовались, поздравляли. Я совсем потеряла голову. Отец Билли был расстроен этим меньше, чем я ожидала, – он был уже тогда в очень тяжелом состоянии. Я телеграфировала во все стороны, пока, наконец, узнала, что вы с Билли были в Пэбль-Бич, но уехали по направлению в Санта-Мария. Я собиралась послать еще телеграмму, когда, в восемь часов вечера, вошел Билли, страшный, словно обезумевший…
На следующее утро после смерти Кэрвуда я все рассказала Билли. И после похорон он уехал. Нашим друзьям я сказала, что брак его был ошибкой и что вы разведетесь. И я все еще нахожу, – она бросила взгляд на Кента, – что это самый разумный выход.
– А вам не приходило в голову, – спросил среди молчания Кент, – что для Жуаниты, ничего не знавшей, это означало разбитую жизнь? Что она будет чувствовать себя опозоренной, брошенной по ее собственной вине?
– Нет, сознаюсь, не приходило, – ответила она с легким подергиванием у рта. – И повторяю, это с моей стороны не только самозащита. Ведь моему мальчику уже все известно, а муж мой умер. Вы верите мне, Жуанита?
– Я не могу, – Жуанита вдруг страстно разрыдалась, – я не могу поверить во все это!
– И, однако, это правда, – заговорила Джейн, глядя в огонь, словно загипнотизированная. – Я была очень молода. Рождение ребенка в тех условиях было для меня большим несчастьем. Но я никогда не питала какой-либо неприязни к вам, – добавила она, глядя на девушку. – Я всегда думала о вас с болью, с мучительной жалостью. Я приезжала сюда, в этот дом, взглянуть на вас, когда вам было года два, и вы, переваливаясь, уже бегали по саду. Видеть, как Мария обожает вас… как вы ее любите… о, я плакала потом всю дорогу в поезде. – Джейн, улыбаясь, вытерла глаза. – И я сказала себе, что это неблагоразумно, что надо забыть вас, дать вам спокойно и счастливо вырасти здесь, без меня.
– Мои родные, – продолжала она среди мертвой тишины в комнате, – были из самого низшего слоя общества. Наш дом – лачуга, мой брат – преступник. Пьянство, ссоры, грязь, долги – вот обстановка моего детства.
В шестнадцать лет я стала работать в модной мастерской, а через год мне удалось попасть в хор «Тиволи».
Пять месяцев я пела под псевдонимом «Сидни Фицрой». Я ненавидела свое настоящее имя – Дженни Дэвис. Я ненавидела все, что напоминало мне о моей семье.
В «Тиволи» меня заметил Фред Чоэт. Впервые я поняла, что может сделать моя красота. Я пила шампанское, носила орхидеи, белые перчатки, мех.