Он опять окинул взглядом своих родственников.
– Кто из вас, – проговорил он внушительно, – был с ним близок?
Ганс повернулся к камину и приятно оскалил свои белые ровные зубы. Как любитель спорта на открытом воздухе, он находил эту полуотеческую беседу несколько скучной. Но он переносил ее без возмущения: человек не должен уклоняться от семейных обязанностей.
– Я встречался с ним чаще других, если вы только это подразумевали. Вы ведь знаете, настоящей, сердечной близости у него ни с кем, даже с вами, не было.
Он почти насмешливо поглядел в лицо своему собеседнику. Старый ученый слегка покраснел; словно протестуя, он поднял глаза на цветущее, благодушное лицо Ганса, но быстро овладел собой.
– Я часто виделся с Ирэн, – спокойно ответил он, – когда был жив Карл-Фридрих. Нелегко видеть страдания человека, которого любишь, и сознавать свое бессилие помочь ему.
Он сделал паузу, поглаживая лацкан своего старенького сюртука.
– Я убежден, – прибавил он своим ровным голосом, – что каждый из вас кое-что перенес от Карла-Фридриха. Долгое пользование властью естественно вырождается в деспотизм. Ваш мирок, я думаю, будет судить о вашем родственнике; газеты расскажут летопись его жизни. Эта жизнь (он взглянул на свои тонкие пальцы) была в своем роде замечательной. Друзья мои, не предоставить ли нам все это собственному течению? Ванда закурила папироску.
– Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать, хотя очень хочу проникнуть в вашу мысль. Хотите ли вы от нас, чтобы мы навсегда предали забвению прошлое дяди Карла? Но, дорогой, вы знаете лучше кого бы то ни было, что этого нельзя требовать от самой почтительной семьи…
– Я хотел бы выпить чашку чая, – мягко прервал ее старик. – Могу я попросить?
– Что теперь будет делать Ирэн? – неожиданно спросила Лиана.
Профессор положил себе на тарелочку намазанную тартинку.
– Я надеюсь, – промолвил он, – она будет жить и будет счастлива. Она, во всяком случае, этого заслуживает.
– Да, до сих пор ей жилось не сладко, – заметил Ганс.
Старый ученый с трудом поднялся, опираясь на руку Ганса, и направился к выходу. Он дружески похлопал по его расшитому золотом рукаву, прежде чем с ним окончательно проститься. Ванда и Рудольф проводили его до кареты.
Ганс опять растянулся и вынул сигару из ящика:
– В конце концов, что же, собственно, сказал старик?
Ванда вернулась быстрыми шагами и протянула к огню свои красивые руки. Снежинки сверкали у нее в волосах.
Лиана засунула руки в большую муфту и, сидя на софе, наклонилась вперед; в свете электрической лампы отчетливо выступил ее тонкий неправильный профиль.