У Ады Ивановны задрожали колени. Так вот он, конец света…. Господи! Ноги подкосились, она упала в мокрую траву и стала неистово креститься. Господи помилуй, Господи прости! В этот страшный миг Ада вспомнила все и за все молила ее простить — за то, как трогала палочкой корчащихся в огне котят, за тайную острую радость, которую она испытала, забив лопатой дворнягу, за все украденные у подружек вещи, за сто рублей в комоде бабушкиной подруги, за слепого старика-инвалида, у которого она отняла пенсию уже в зрелом возрасте, за старушку-соседку, которую ее куры довели до инфаркта, за покушение на ханыгу и трагическую гибель Дружка, за недавнее намерение убить верного Шарля, за то, что заставляла женщин в тюремном цеху по десять раз перешивать пододеяльник, за то, что не вернула бабе Тамаре ее поросенка, а соврала, что он сдох, пока та ездила к детям… за всех, кого она обхитрила и обидела, за всех, за все, за все… что помнила и уже забыла…
— Эй, ты чо тут? Чего стонешь? Это ты, Ада? Тебе чо, плохо?
Ада не сразу поняла, что к ней обращаются, что рядом появилась еще одна живая душа, пока еще живая! Голос заплетающийся, но знакомый, а… это же Колька, Тамарин сын. Он что, не понимает? «Там… там…» — она почти беззвучно шевелила губами, протягивая руки к небесному огню. «А, это… Так это же киношники, ты чо? Не знаешь, что кино тут снимают? Ну то есть там, за рекой… их работа. А ты чо, испугалась, да?»
Ада возвращалась домой, как в бреду. Ноги разъезжались, в голове шумела пустота… тычась в забор, она не сразу нашла калитку… и не стала ее закрывать. Шарль мирно посапывал на пороге, Ада остановилась, ее тяжелый взгляд нашел прислоненную к дереву мотыгу. Она била методично и остервенело, она кромсала. Окровавленные собачьи куски разлетались, пачкая свежевыбеленные стены дома, в воздухе кружилась седая шерсть. Она била даже тогда, когда от Шарля осталось бесформенное жидкое месиво, и удары мотыги уже крошили кирпичные ступени.
Сергей Кошкин
В стороне от дороги — там, где нет ничего
В конце концов, я пришел к выводу, что человек создан и существует для того, чтобы работать. Совершенно неважно, что ты делаешь: метёшь тротуары или в банке платёжные ведомости подписываешь — ты работаешь. Пишешь, читаешь, моешь посуду, просто — идёшь куда-то или — рисуешь зайцев. Ты — работаешь, двигаешься, живёшь.
В детстве бабушка иногда подшучивала надо мною: я доедал кашу, собирал ложкой со стенок и дна тарелки остатки, отставлял тарелку в сторону, а бабушка мне говорила серьёзно:
— Вот молодец! Славно поработал!