– Ляхи! – вдруг закричал Чижиков, сбивая ход моих мыслей.
– Где?
– Да вот же они, смотрите! Лихо несутся, собачьи дети.
Было темно, но тут луна-злодейка вышла из облаков. Округа оказалась как на ладони.
Впереди мчались всадники, в которых с лёгкостью угадывались поляки. Я прикинул количество, навскидку выходило дюжины две ляхов, может, больше. Расстояние стремительно сокращалось, избежать столкновения лоб в лоб не представлялось возможным. Мы неслись в узком лесном коридоре, при всём желании не разъехаться. Заблестели клинки сабель. Ни ружей, ни пистолетов, паны в своём репертуаре. Только остро отточенные клинки, способные развалить человека вместе с седлом. Ещё немного и начнётся рубка. Жаль, а ведь так хорошо начиналось! Нет, с такой оравой нам не сдюжить.
– Стой, – крикнул я во всю мощь лёгких. – Прочь с коней. На землю, гренадеры.
Мы спешились. Пан Дрозд с недоумением смотрел на приготовления. Он не знал, что мы гренадеры, не понимал, чего от нас ждать. Жилы вздулись у него на лбу, в глазах застыло изумление.
– Гранаты к бою, – скомандовал я.
Мы действовали как на учениях: чётко, слаженно, будто нет впереди ощетинившейся саблями оравы, словно вместо сверкающей стали нас ждут ужин и тёплая постель.
– Гренадеры, бросай с упреждением.
Запрыгал, заискрился фитиль бомбы, я бросил что было сил заряд, стараясь подгадать время взрыва, чтобы рвануло не сразу, с задержкой. В таком случае мы выиграли бы лишнее время. Расчёт оказался точным: снаряд угодил под копыта первых лошадей. Взметнулся клубок чёрного дыма. Кто-то отчаянно завопил, будто попал на раскалённую сковородку. Душераздирающий свист разлетающихся осколков, дикое конское ржание, шум падения и треск ломающихся костей. Вопль радости вырвался у меня из груди.
Чижиков кинул одновременно со мной. Рванула вторая бомба, третья – брошенная Михаем.
– И эх! – теперь Михайлов метнул гранату с такой лёгкостью, будто она весила как пушинка.
– Моя очередь, – выдвинулся вперёд Карл. Он поджёг фитиль, бросил.
Отряд поляков вновь окутало чёрным туманом, правда, ненадолго. Порыв ветра быстро развеял клубы дыма. В рядах нападавших началась свалка. Творилось нечто невообразимое. Я видел, как раненые лошади пытаются сбросить седоков, бросаются из стороны в сторону, падают. Как окровавленные всадники в бессильной ярости стараются прорваться, но у них ничего не выходит. Узкая дорога стала смертельной ловушкой.
– Теперь палим из всего, что стреляет, – закричал я, хватаясь за пистолеты.
Картина Репина маслом – избиение младенцев. Бух, свинцовое жало вылетело из ствола, нашло жертву. Мёртвый поляк свесился с лошади, выпустил саблю. Я взялся за второй пистолет, не целясь, нажал на спусковой крючок. Руку подбросило, пуля чиркнула по кроне деревьев, посыпались листья. Драгоценный заряд пропал впустую. На миг стало обидно. Это ведь не кино, где какой-нибудь Рэмбо полфильма лупит из пистолета, не меняя обоймы. Это жизнь, где патроны заканчиваются, а вместо клюквенного морса течёт взаправдашняя кровь.