В спальне — тишина, мерцающая белизна цветов, облака кружев, на улице — дождь, хлещущий в стены, барабанящий в ставни. И то, и другое обостряло их чувства, память, радость свидания. Было еще темно, когда они бесшумно вылезли в окно. Гюге Кордебюгль спал в соседней комнате. Симон с Камиллой дошли до Крайнего двора. Симон тихонько постучался, и ему тотчас открыла Эдме. Она уже давно почти перестала спать, потеряла счет годам, отмечавшим вехи ее затянувшейся жизни. «Слыши, дщерь, и смотри, и приклони ухо твое…» Все утро, семеня по дороге перед буковым ложем, на котором упокоилась ее дочь, Эдме бормотала эти слова, эхом вторя псалму, что пел Блез-Урод. Она вслушивалась, «приклоняла ухо», ловя сквозь мирской ропот тишину Бога.
При виде бабушки, такой крохотной, сухонькой, Симон на миг забыл боль и страх, которые испытал утром, очутившись в пустом доме. Она здесь, по-прежнему здесь, хрупкая старушка, знающая секреты целебных трав и корней, умеющая излечить любой недуг, телесный или душевный. Смиренная, незаметная, верная Эдме.
Симон и Камилла вошли в дом, Эдме усадила их за стол, дала есть и пить. Вскоре рядом с ними сели братья. Только Вечерние, потому что Утренних не было дома, они поздно вернулись с Висячей Скалы в деревню и остались там на ночь. Говорили мало. Блез-Урод сказал так: «Матушка была хороша. Отец с Фернаном срубили на поляне Буковой Богоматери дерево, в котором был вырезан посвященный ей ангел. Из его ствола выдолбили гроб, в нем матушку и похоронили. Проводить ее пришло много народу. Отец ушел в монастырь на Висячей Скале и больше не вернется. Он хочет жить там, в покое и уединении. На берегу Тренклена, около скалы, что колеблется под ветром. Мы скоро пойдем его проведать и скажем, что ты объявился. Он обрадуется. Но что вы оба собираетесь делать?» — «Уходить. Сегодня же до рассвета, пока старик не кинулся нас искать. Уйдем так далеко, что он нас не достанет. Работу я найду где угодно. Вернемся, когда старый Амбруаз подохнет. А пока бежим. Будем идти всю ночь, я знаю лес и не собьюсь с дороги. Пойдем по направлению к Аваллону». Оба, и Симон, и Камилла, были уверены, что у них хватит сил шагать всю ночь и весь следующий день. До тех пор, пока старик не потеряет их след.
Собрались быстро. Эдме дала им в дорогу припасов, немного белья. Луизон-Перезвон зазвал Камиллу в родительскую спальню. Он собирался отыскать в шкафу большую шаль, которую прежде носила Рен, чтобы подарить ее Камилле. Он обожал женскую одежду, и ему было не по душе, что Камилла в грубых мужских штанах. Пусть накинет шаль, в память о матушке. Когда он открыл дверцу шкафа, черный креп, закрывавший зеркало, упал, и Камилла увидела свое отражение. Впервые поразилась она своему сходству с Симоном. Она взяла шаль, сложила ее и упрятала в котомку, которую ей дала Эдме. «Я буду носить ее там», — сказала она. Где это «там», она и сама не знала. Все равно, лишь бы подальше от деда. «Там» их не настигнет его ревнивая злоба, им не будут страшны его гнев и безумие.