Камилла надела старую куртку Симона, спрятала волосы под картуз, обулась в большие башмаки. Ей казалось, что такая одежда больше подходит для леса: парню удобнее пробираться сквозь густые ветки, чем девушке в юбке. Да у нее и не было ни юбки, ни платья, ничего из прежних вещей. Все сгорело, а перепачканное и подпаленное платье, которое было на ней, осталось у Кордебюгля. И потом, в таком наряде она была похожа на брата-близнеца Симона, только поменьше и потоньше, и это ей нравилось. И даже успокаивало, потому что таким образом стиралось другое, страшное, сходство с мертвой женщиной, которую видел в ней дед, — сходство с той, к кому он настойчиво взывал через запертую дверь. Проклятая дверь сгорела, сгорел весь дом, а вместе с ним сгорело прошлое, сгинуло безумие.
Симон и Камилла перекинули котомки через плечо, простились с Эдме и братьями и покинули Крайний двор. Оба поспешно зашагали по дороге к лесу. Занималась заря.
Они вошли в Жалльский лес и свернули на тропу, ведущую к реке. Кюра в этом месте была шумной и бурливой. Распухший от дождей поток падал со скалы на скалу. Стремительные ледяные волны перекатывались по камням меж деревьев. Летом Симон с братьями ходили сюда купаться. Услышав шум воды, Симон подумал об отце. Он теперь был далеко, на другой стороне плато, разделяющего долины Кюры и Тренклена. Отец ушел в себя, ушел в тишину и неподвижность. Ушел по невидимым следам канувшей в небытие матери. Забыл себя, застыл на краю пустоты, словно тяжелый камень, повисший в неустойчивом равновесии над водой — достаточно легкого толчка, и он закачается. Словно маятник, бьется в душе Эфраима память о милой возлюбленной, бьется сердце в одиночестве, боли, надежде. Спокойно и терпеливо ждал он, пока призовут и его. Он ушел, послушный воле Господа, которому каждый день возносил хвалу, покорный, словно увлекаемая течением луговая былинка. Ушел в поднебесные луга Тренклена. А Симон, его сын, дитя Полудня, уходил с Камиллой. Вдвоем бежали они от гнева старого Мопертюи, и бурная река сопровождала их бег, наполняя слух порывистым шумом. Трава и листья деревьев, кусты и папоротники еще блестели от дождя, птахи отряхивались на ветках и уже начинали пронзительно щебетать, выводить тонкие, хрупкие трели. Все вокруг беглецов дышало терпкой свежестью и влагой. Занималась заря.
Симон первым перешел через рокочущий поток по стволу толстого дуба. Он знал все тропы в лесу. Пересечь вспухшую от дождя реку можно было только здесь. Они должны были без промедления уйти как можно дальше от хутора, пройти через весь Жалльский лес, чтобы до наступления утра покинуть владения Амбруаза. Лесорубы перекинули этот временный мостик, не приделав перил, замшелый ствол был скользким. Симон осторожно ступил на него. Дойдя до конца и убедившись, что ствол достаточно прочен, он позвал дожидавшуюся его сигнала Камиллу. «Все в порядке! — крикнул он, перекрывая грохот потока. — Можешь идти. Только смотри осторожней, там скользко». Камилла опасливо подошла к самому мостику, но ступить на него не смогла — ее охватил страх. Тогда, чтобы подбодрить ее, Симон, смеясь и хлопая в ладоши, запел песню, которую они с братьями горланили в детстве, когда им становилось страшно в лесу.