Кроме Кристины в лабораторию имел доступ еще один человек — Пьер Тутсан, уличный мальчишка, ловкий в работе и мелком жульничестве. Он не верил ни во что и не признавал никого, кроме своего мудрого и всеблагого хозяина, который отыскал когда-то Пьера на городской свалке, накормил, вымыл, одел и, с помощью ласки, окрика, а порой и трости, превратил его в послушного помощника. В ведение Пьера были отданы горны и печи, заплесневелые бочки для мацерации и широкие плошки для хрусталлизации соли — все то, что требовало постоянного догляда.
К ломкому химическому стеклу Пьер относился благоговейней, чем к святым дарам, а Стефана почитал за природного своего господина. Однажды, когда в пылу полемики Мельхиор Рати-нус обозвал Стефана безмозглой скотиной, Пьер, притаившийся за креслами, выскочил оттуда и молча вцепился в обидчика. Оторвать его от жертвы удалось лишь с большим трудом, и с тех пор Трефуль не позволял Пьеру присутствовать в зале во время четверговых собеседований.
Придя к Трефулю во второй четверг марта, Мельхиор Ратинус обнаружил в лаборатории изрядные новшества. Самый зал, казалось, разросся в размерах от неожиданной чистоты и порядка. Все малые печурки, керотакисы, горшки для кальцинации и пробирные тигли куда-то делись, зато немало появилось приборов из прозрачного, не помутневшего еще стекла — признак, указывающий, что совсем недавно ловкий стеклодув произвел эти причудливой формы склянки.
— Стефан! — воскликнул Ратинус. — Ты нашел путь?
— Нашел, — сказал Стефан. — Садись, Мельхиор. Вот твое кресло, вот вино, вот сахар.
— Ты открыл его сам или все же отыскал в книгах? В чем он заключается? Не бойся, я стар, толст и ленив, я не украду твоего секрета. Но я любопытен, Стефан! Отвечай скорее, иначе моя селезенка лопнет от нетерпения.
— Чем совершеннее вещь, тем ближе она к совершенству, — задумчиво произнес Трефуль. — Не так ли?
— Истинно так! — подхватил Ратинус. — Стефан, ты великий софист!
— Безупречный гомункулус, — мерно продолжал Трефуль, — должен быть составлен из самых чистых, благородных и совершенных сущностей, взять которые можно лишь из того, что и так совершенно. Глядя на три царства природы: минеральное, прозябающее и животное, видим, что последующие из них благороднее, а значит и чище предыдущих…
— Твое утверждение легко оспорить, — вставил Мельхиор, — однако большинство писателей согласно с таким мнением, ведь именно в этом порядке творил господь, а никто в работе не переходит от более совершенного к менее совершенному.
— Венцом же творения справедливо считается человек, значит, именно из него можно извлечь нужные в работе чистейшие эссенции.