— Мне показалось, что вы старый артист, как это называлось… императорских театров, который отмечает сегодня юбилей какого-нибудь своего прошлого триумфа.
— Вы романтичная женщина, — тихо ответил Александр Александрович, — но не слишком наблюдательная. У старого артиста должны быть лауреатские медали, и гулять он должен в окружении коллег, ветераны сцены живут долго. Что же до триумфа, то это понятие условное, моего друга Петю Горбунова убили пулей дум-дум, и сегодня это уже никому не интересно, а его императорскому величеству государю Николаю Павловичу, который на соседней площади убивал людей, на этой площади стоит памятник. Правда, не из государственных уже соображений, а из сугубо пластических: скульптор Клодт сбалансировал всю фигуру на двух копытах…
Простите за откровенность, но сегодня я, кажется, понял, что всю жизнь прожил в столь же неестественном положении. Используя ваше предположение, приходится признать, что играл не ту роль. Не ту, ради которой родился, читал Пушкина, ходил в технологический институт. А вот сегодня я, как никогда, готов к своей истинной роли. Но времени, как видите, немного. Скоро занавес. Не теперешний, раздвижной, а старинный, который падает сверху. И все.
Друзья мои, — Александр Александрович выпрямился и церемонно поднял рюмку, — я прошу вас выпить за нынешний день моей жизни. Бог даст, и в вашей жизни будут такие дни.
В половине двенадцатого Александр Александрович взобрался в плацкартный вагон скорого поезда Москва — Ленинград. Тускло горели лампочки, извечный запах русского железнодорожного путешествия говорил об умении терпеть и способности переносить разлуку. Кто-то уже устроился на своем месте с тем уютом и привычкой обживать углы, которые всегда найдешь в таких вот вагонах. Матери укладывали детей, уговаривая их слушаться и не капризничать, с верхних полок свисали ноги в шерстяных и синтетических носках, а то и просто босые. Сержант-отпускник привычно, самого процесса ради, на всякий случай заигрывал с проводницей. Александр Александрович, с трудом переступая через узлы и чемоданы, извиняясь направо и налево, добрался до своего места и тяжело сел у окна. Только теперь он почувствовал, как устал, — на всю оставшуюся ему жизнь, безысходно, необратимо.
Ему еще раз захотелось взглянуть на знакомые лица — они лишь мелькали на освещенном перроне. Потом слились в одну линию. Потом пропали вовсе…
…«Ну вот и все, — вслух сказал Александр Александрович. — Вот и все…»
ДВЕНАДЦАТЬ МАРШАЛОВ НАПОЛЕОНА
…Сначала Сане показалось, что он еще спит. Что в сновидениях его, как это часто бывает, перевернулась страница, и начался совершенно новый сюжет. Что это как раз то чудесное переплетение сна и реальности, когда спишь, так сказать, грезишь, и сам сознаешь, что грезишь. То, что увидел он, было действительно грезой, иначе и сказать нельзя.