Саня понимал, что занесло его в такие выси, благополучного пути откуда все равно не будет. Все возможности для достойного отступления и дипломатии он сам себе отрезал — терять было нечего.
— А теперь вы чувствуете, что лафа ваша кончилась, — продолжал он, глядя Червонцу в глаза, — да нет, я понимаю, что вы еще ребята тяжелые, хоть куда. Только вот страх прошел. Надоело вас бояться, дрожать, унижаться надоело. Так что привыкайте, баптистов больше не будет, если вы только понимаете, что это такое.
— Я разберусь, — подымаясь, заговорил Хоккеист, — сейчас во всем разберусь.
У Сани захолонуло в груди, в руках у блатного он увидел бутылку.
От этой зеленой бутылки местного портвейна невозможно было оторвать глаз, Хоккеист жонглировал ею, она взлетала в воздух, переворачивалась, она лишь на мгновение приходила в соприкосновение с огромной татуированной кистью и тут же совершала мгновенное вращение. «Я очень хорошо разберусь», — звучал у Сани в ушах вежливый, многообещающий голос.
Хоккеист был уже совсем рядом, он пригнулся слегка, разводя локти, он еще раз, не глядя, подкинул бутылку, и в эту секунду Алик, внезапно подавшись вперед, обхватом руки попридержал его за талию.
— Притормози немного.
Неподхваченная бутылка, совершив последний кульбит, грохнулась о пол. Едко запахло плохим крепленым вином. И в то же самое мгновение загремело в сенях, раздался топот, дребезжание стекла, крики, дверь распахнулась так резко и внезапно, будто ее вышибло взрывом, — первым в зал влетел Князев, за ним все остальные, седые от цемента, с тенями в подглазьях, потные, красные, взъерошенные, с лопатами в руках.
— Они что? — переводя дыхание, глотая воздух, спросил Князев. — Что, права качают?
— Нет, что ты, — разрезая аккуратно сосиску, ответил Соколовский, — они просто интересуются, какого мы о них мнения.
— И удивляются вашему виду, — добавил Алик, — сложите в сенях свое оружие и занимайте очередь за щами. Аустерлиц отменяется.
После обеда на улице сделалось почти жарко, и от солнца, от пережитого волнения на душе было благостно, как от нежданного подарка. Они возвращались в свой временный дом и чувствовали к нему внезапную нежность, даже стыдно было вспомнить, какой ненавистной казалась она сегодня утром, эта осевшая в землю четырехклассная деревенская школа из темных старых бревен.
— А Мишка, пожалуй, прогадал, что смотался, — задумчиво сказал Саня. — У нас сейчас потрясающая осень начнется, золотая и прозрачная…
— Прозрачная, — засмеялся Князев, — уморил, ей-богу, прозрачная, тонкая и звонкая. Ты за него не бойся, ты же знаешь, как он любит говорить афоризмами — «мужчины должны делать мужское дело». Вот он и сейчас сидит у себя в купе и говорит соседке, которая возвращается с курорта, всякие жутко мужественные фразы.