Дворник и поэт (Лифшиц) - страница 2
Поэт разрешил дворнику почитать – ведь он был настоящий поэт и любопытства к другим людям и чужим стихам не утратил. И дворник стал читать.
– Что это за «квадрат в дверном проеме»? – спросил поэт.
– Понимаешь, – ответил дворник, – эта женщина, Маруся, такая толстая, широкоплечая, уверенная в себе. Они жили с этим мечтательным человеком, а потом поняли, что ошиблись друг в друге и расстались. Она вышла из его неряшливой полутемной квартиры на освещенную лестничную площадку и не обернулась в дверях. Поэтому квадрат. Если бы она обернулась, был бы уже не квадрат, в профиль-то она не квадратная! А он рад, что она ушла. Он-то её давно разлюбил, а выгнать не решался. И он надеется, что в будущем у него будет какая-нибудь получше, что он опять полюбит. Понятно?
– Не понятно, почему ты пишешь про каких-то марусь, а сам только что мне про свою счастливую семейную жизнь рассказывал.
– Вот этого я не могу объяснить, – грустно сказал дворник. – Только я думаю, что какой-нибудь облезлый бабник как раз и пишет про верных жён и любовь до гроба, а я про Марусю. Так человеческое воображение работает.
– Собачка твоя не заскучала?
– Нет, будет носиться, пока не позову.
– Тогда и я тебе расскажу, как поэт поэту. Тебе мои стихи нравятся. Мне это слышать очень приятно. Мне мои стихи тоже нравятся, особенно сначала, когда только что написал. Потом, правда, перестают нравиться, даже стыдно бывает, кажутся слабыми, сырыми. Но, ты знаешь, я – поэт не потому, что поэтом работаю, и не потому, что у меня есть хорошие стихи. Я – поэт, потому что всё время сочиняю. Мне скучно никогда не бывает. Строчки сочиняются, забываются, новые сочиняются. Всё окружающее звучит, просится в стихотворение. И чужие стихи, особенно созвучие удачное или рифма, меня волнуют, взбудораживают. Из-за этого я жизнь воспринимаю немножко не так, не адекватно, что называется. Немножко размыты во мне границы дорого – дёшево, хорошо – плохо. Это недостаток, мешающий жить, очень хорошие поэты его не имеют. И вот, представь себе, много лет назад является предо мной девица и хвалит несколько моих стихотворений. Причем так хорошо, как я бы их сам похвалил, и именно те стихи. Понятно, что я на ней женился. Стихов ей перечитал пропасть, как мотылек около неё порхал. Всем друзьям и родственникам объяснил, какая она умная, тонкая и хорошая. Ну, а супружница моя потихоньку отъелась, оперилась, шкурка, знаешь ли, стала блестящей, как у старухиной кошки. И понял я, дяденька, что опростоволосился в очередной раз. Не могу тебе объяснить толком. Вроде, и любит она меня, и гордится, что я – поэт и что квартира хорошая, не изменяла она мне никогда. Всё, всё правильно, никаких претензий. Но, вот знаешь, человеком она меня всё-таки не считает и наличия во мне души не признает. Как автомобиль: и дорогая вещь, и ухода требует, а всё не человек. Вот, например, книжка наклёвывается. Я всю халтуру, всю текучку бросаю, занимаюсь одним – пишу, переделываю, переставляю и так далее. Денег в семье поменьше становится, да и я семьёй поменьше занимаюсь. Моя сразу за телефон: «Ах! Мы так бедствуем, мне нечего одеть. Не одолжите ли денег? Скоро у нас выйдет книжка, тогда нам будет полегче». Мне это слышать унизительно, для меня каждая книжка таинство, праздник, счастье, я для этого живу. У меня пять книжек вышло, вот, считай, я пять раз счастлив был. От гонорара я не отказываюсь, побольше бы платили, но, пойми, нельзя так говорить! Попросишь её: не одалживай, подожмемся давай. И пойдет – побольше денег приносить надо, не буду одалживать, у той пальто и соболя, и тру-ля-ля, и тру-ля-ля. Пиши и приноси деньги, хоть бы раз сказала: «Прочти», нет, говорит только: «Пиши». Поэзия – штука неустойчивая, она мало кому опору, уверенность в себе дает. Разве что уж самым талантливым, но история учит, что даже их легко заклевать. И вот стал я себя всё время виноватым чувствовать. Идеальный человек – это который здоров, как буйвол, поэт, как Пушкин, богат, как банкир, обои клеит, как маляр, жену ублажает, как Дон Жуан, и много ещё кое-чего. Я-то до этого идеала не дотягиваю, видишь ли… Виноват во всём. Мужчина должен сознавать, что он умеет что-то делать, а то, что я умею стихи писать, так это сомнительное оправдание моего существования, всё равно что знание древнегреческого языка на рыбалке. Затосковал я, дяденька, ужасно, жизни радоваться перестал, всё из рук валится. Ни за что взяться не могу, усталость какая-то на сердце. Вот, с тоски в бойлерную и подался…