— Но она же хотела свободы… — пробормотал Лауринь. — Того же, только чтобы быть свободной, чтобы самой выбирать…
— Хорошо потрудится — выкупится на волю, тогда и будет выбирать, — отрезала я, хлебнув прямо из горлышка. — Свободу, лейтенант, надо еще заслужить. Или купить. За все нужно расплачиваться, знаете ли. Лелья решила заплатить предательством, вот и получила то, что заслужила… Хотите?
Будь лейтенант более искушен в философских спорах, он мог бы возразить мне тем, что Лелья не по своей воле потеряла свободу и угодила в рабство, или как-нибудь иначе в том же роде, а я пустилась бы в длинные рассуждения относительно трактовки природы человеческой свободы в разных философских системах. К счастью, возражать лейтенант не стал, с потерянным видом взял у меня из рук бутылку, тоже приложился к горлышку, поперхнулся и надолго закашлялся.
— Вы что, никогда орты не пили? — сочувственно поинтересовалась я. Лауринь отчаянно замотал головой. Да, первое знакомство с этим напитком — сильное ощущение. Да и потом — впечатление такое, будто жидкий огонь глотаешь, густой такой, и сладкий к тому же.
— Почему вы… — отдышался он наконец. — Почему вы мне не позволили?…
— Да потому, лейтенант, что у вас на лице все написано, — устало вздохнула я. — Вы, я так полагаю, хотели сыграть в благородство. И выпустили бы эту мерзавку, не отходя далеко от моих ворот. А то и, чего доброго, пригласили бы ее пожить у себя — податься-то бедняжке совершенно некуда.
Лейтенант отчаянно покраснел, стало быть, я угадала. Лельины прелести на юношеское воображение Лауриня подействовали, пожалуй, чересчур сильно. Да… пожалуй, так и было бы: Лелья устроилась бы ненадолго рядом с очарованным ею мальчишкой, чтобы немедленно покинуть его, как только подвернется более выгодная партия…
— Вы… — выговорил Лауринь, наконец. — Вы хоть одеться ей позвольте… холодно же…
— Потерпит, — ответила я. — На новом месте оденут краше прежнего. И довольно о ней, лейтенант. Я больше не желаю слышать об этой дряни. А вы, кстати, можете быть свободны.
— Как вам будет угодно, госпожа Нарен… — Лейтенант направился к двери, но на полпути остановился, обернулся. — И вам… вам ни чуточки ее не жаль? На самом деле? Я понимаю, того солдата вам не жалко, он вам чужой был, а она…
Я помолчала, прежде чем ответить.
— Нет, лейтенант, не жаль, — сказала я, наконец, отхлебнув еще орты и откинув назад мешающие волосы. Вид у меня сейчас, должно быть, как у одной сумасшедшей попрошайки с Нового моста, у той тоже волосы длинные, до пояса, густые, только седые, а не черные, и все лицо закрывают. — Ничуть.