Летова вскочила с места и принялась расхаживать по комнате.
— Хорошо. Увольняйте меня! А как мне было его называть? Господин подозреваемый? Впрочем, это не главное. Главное, что мы его недооценили. «Измайловский парк», «Измайловский парк», — скривив губы, протянула Марина, намекая на версию Капустинской о влюбленной якобы в Кортнева дурочке из парка, роль которой она, Летова, должна была сыграть. — Да он сразу догадался, что я ищейка Шиловой. Как только узнал, что у пенсионера Авилова никакой внучки нет. А еще он сказал, что Шилова хочет его убить. Вот!
— Что такое? Убить? Да ты что — белены объелась? — вскричала Капустинская, получая новую возможность для проявления своего холерического темперамента. — Это с какой же стати? Да она на свои миллионы знаешь какого Кортнева себе купит?..
— Да знаю, знаю — лучше прежнего! — закончила за нее Марина, оскалив рот в злобной ухмылке. — А ведь ты сама мне говорила, что Шилова любит Кортнева, — как тогда?
Красная, растрепанная Капустинская промолчала.
— Если любишь, кроме того, кого любишь, — никого не надо! — вдруг завопила Марина, размахивая руками, словно мельница. — Понимаешь! Никого! — А знаешь, что мне еще сказал Кортнев? — снова напустилась она на Капустинскую, — знаешь? Он сказал, что Шилова живет по принципу «лучше мертвый, чем неверный» — вот так-то!
Летова уселась за стол и налила себе из огромного кофейника Капустинской кофе, тем самым положив конец этой истерической вспышке. Она очень устала — от придирок Капустинской, от недоброжелательности Бориса, а более всего — от собственных чувств, которые возникли у нее к Кортневу, но не находили выхода. Летова пребывала в полнейшей растерянности, а потому всякое замечание на свой счет воспринимала чрезвычайно нервно, если не сказать агрессивно.
Настала тишина. Даже Валентина поняла, что на Летову больше давить нельзя. Тем более что у нее не имелось причины не доверять ее словам — Капустин-ская считала Летову честной — даже слишком честной для того занятия, которое они себе избрали.
— Все это очень мерзко, — неожиданно произнёс Борис, выступив — к большому удивлению Валентины — в поддержку Летовой. — С мокрухой мы до сих пор дела не имели.
— Ты о чем это? — осторожно поинтересовалась Валентина, хотя отлично понимала, о чем говорят Борис. — Да это она так, от нервов.
— Черта с два, от нервов! — произнес Борис, пытаясь на ощупь отыскать на столе штопор, чтобы открыть бутылку с любимым вином Капустинской. — Сдается мне, что твоя Шилова — та еще штучка — и Летова совершенно права, что ее опасается. Если ты, Валентина, еще раз ради нее подставишь под удар Ма-ришку, то я… да куда же, черт возьми, запропастился штопор?