— Куда?
— В полицию. Узнать, что с теми людьми.
Он замер, стянув джинсовую куртку с одного плеча, и уставился на меня. В полумраке прихожей его синяк походил на неудачную попытку накрасить ресницы тушью.
Почему-то я не мог остановиться и продолжал говорить:
— Мы скажем, что стояли на мосту и видели аварию. Не обязательно говорить, что она случилась из-за нас.
— Она случилась не из-за нас.
— Ну, — начал я и замолчал, не зная, что говорить дальше. Его утверждение было абсолютно лживым, и я не мог придумать такого возражения, чтобы оно не прозвучало как провокация.
— Просто кирпич закрутило не в ту сторону, — сказал он. — Разве это наша вина?
— Мне хочется знать, что с ними все в порядке, — сказал я. — На заднем сиденье был маленький ребенок…
— Ни черта там не было.
— Ну… — И опять я смолк, но заставил себя продолжить: — Нет, был, Эдди. Девочка. Мать звала ее.
Он опять на мгновение замер и внимательно посмотрел на меня. На лице его появилось выражение жесткой расчетливости, а затем он с притворным безразличием пожал плечами и продолжил стягивать сапоги.
— Если ты позвонишь в полицию, я покончу с собой, — сказал он. — И на твоей совести будет еще и это.
У меня перехватило дыхание, грудь сдавило невидимым неподъемным грузом. Я попытался ответить, и вместо голоса из горла вырвался чужой сиплый шепот:
— Брось.
— Я серьезно, — сказал Эдди. Он помолчал перед тем, как задать вопрос: — Помнишь, я говорил тебе, что мой брат звонил мне и рассказывал о том, как много он зарабатывает, воруя машины в Детройте?
Я кивнул.
— Это вранье. А помнишь, я говорил о другом его звонке, из Миннесоты, где он трахал рыжих сестер-близняшек?
Я вспомнил и опять кивнул.
— И это тоже я выдумал. Я все выдумал. Он вообще не звонит. — Эдди протяжно вздохнул, и едва заметная прерывистость вдоха подсказала мне, что он борется со слезами. — Не знаю, где он, что он делает. А звонил он мне только однажды, когда еще сидел в колонии. За два дня до побега. Он был каким-то странным. Старался не плакать. Он просил, чтобы я никогда не делал ничего такого, из-за чего меня могут отправить в колонию или тюрьму. И взял с меня обещание. Потому что, сказал он, там и тебя сделают педиком. Там полно этих бостонских ниггеров, они ведут себя как извращенцы, они заставят и тебя. А потом он пропал, и никто не знает, что с ним случилось. Но мне кажется, если бы с ним все было в порядке, он бы уже позвонил. Мы с ним дружили. Он не стал бы держать меня в неизвестности. И я знаю своего брата — он ни за что не стал бы гомиком. — Теперь Эдди в открытую лил слезы. Замолчав, он утер щеки рукавом и направил на меня яростный горящий взгляд: — И я не собираюсь загреметь в колонию из-за какой-то аварии, в которой никто не виноват. Никто не сделает меня голубым. Со мной уже был такой случай. Этот грязный вонючий дерьмоед из Теннесси, дружок моей матери… — Он умолк, отвел глаза, попытался успокоиться.