И мастеру пришлось меня даже уговаривать.
Изящная, исполненная неповторимой красоты линий и изгибов, словно живая и разумная, передо мною светилась олицетворением тайного могущества сталь… Она словно свежий, благоухающий плодами и росою сад, источала восхитительные вибрации, подобные тем, которые можно ощутить лишь от трепета молодого, стыдливо и доверчиво зовущего, девственного женского тела…
…Никогда не мог понять, как в таких диких, кустарных условиях можно делать такие вещи.
За весь вечер Кяфар ни словом, ни жестом не выдал своего недавнего горя. Он устроил мне праздник, и был самым радушным и добрым хозяином, какого я только мог себе пожелать.
…Мы сидели с ним за хорошо накрытым столом, пили какой-то бодрящий отвар, я не преминул тяпнуть что-то вроде финикового самогона. Или он был из плодов инжира? Не помню.
Помню лишь, что меня долго, очень долго, томно и умело ублажали какие-то миниатюрные, слегка раскосые, смуглые женщины…
Заунывно, тихо и проникновенно звучал барабан. Помню, я пил что-то вроде кумыса, лёжа в прохладной ванне с благоухающей водой, а нежные руки женщин ласкали и массировали моё избитое и уставшее тело…
А потом… Потом мы много и неспешно курили гашиш… и просто грустно молчали. Каждый о своём, пока араб не нарушил этой вязкой и приятной тишины:
— Его зовут Гяур. Я сделал и назвал его именно для тебя, — в честь самого могучего и мстительного среди духов, — Духа Гор. Он даст тебе сил, не обернётся против тебя, и никогда не покинет твоей ладони. Как бы ни был силён твой враг, им он никогда не сможет завладеть. Пока ты спал, моя мать совершила над ним ритуал. И когда она вернулась, первым, что она произнесла, были такие слова: "Этот человек и эта часть души моего сына пойдут одной дорогой и… умрут вместе"… Ты прости, что говорю тебе такое…, у нас не принято говорить человеку о скорой смерти… — он поднял на меня извиняющийся взгляд.
Я усмехнулся: — Кяфар, я умираю каждый день. По всяким глупым и важным поводам, в зависимости от настроения и придури тех, кто отправляет меня на смерть. В самых разных местах и разными способами. И для меня это уже так же обыденно и привычно, как, скажем, для тебя по утрам умыться и разжечь горн. Это, как твоё для тебя, — моя работа. И для меня давно нет никакой разницы, когда и как это случится. — И рассмеялся уже от души, успокаивающе похлопывая его по предплечью.
Показалось ли мне, или он действительно успокоился немного?
— …Я видел и запомнил твою руку, иноверец. У нас не принято жать руки так, как это делаете вы, европейцы, но пожав тогда твою с искренним чувством, я приобрёл вдвойне, — прочувствовал силу твоего неуёмного, большого сердца… и сделал таким образом мерку. — И он показал мне свою ладонь.