Что-то меня понесло куда-то в лирику с этим, незнакомым мне, подростком. Нужно менять направление разговора:
— Родители твои где, как ты думаешь?
Тот молчит сперва, а потом с какой-то затаённой надеждой начинает говорить:
— Батяня был электронщиком. Классным электронщиком. Много зарабатывал. Но не в городе, а где-то заграницей. Он любил меня безумно…
— А ты?
— О, я просто не мог без него! Особенно в раннем детстве… — В его глазах блеснула всё-таки непрошенная слезинка. Он сглотнул её торопливо, украдкой смахнул с угла глаза, будто стыдясь этого проявления тоски.
— Как раз за месяц, как нас… ну, накрыло, он уехал куда-то в командировку. Так сказал. Я почему-то так не хотел, чтоб он уезжал. Не знаю, — как чувствовал… — Тихий вздох…
— А маманя — они в разводе. Уже лет пять. Я с батей и бабкой жил. Ну… бабуля… и мать, я думаю, утонули… Как все…
Он старательно не хлюпал носом, но что-то в его голосе говорило о том, что сдерживаться ему стоит больших, безумно больших трудов.
Ещё лучше тему я нашёл, дурак старый…
— Прости, Пашка. Думал, живы твои…
— Ничего, я сильный, наверное… Я уже выплакал по этому поводу своё, — всё, что было. Всех оплакал. И теперь только сильная горечь в душе и осталась…
Мы посидели вот так, без слов, минут пять.
Я медленно и задумчиво ворошил догорающие ветки в костре, измельчая от нечего делать угли. А он застыл — напряжённо, не мигая, держа в руках давно остывшую кружку чая… и глядя куда-то в глубину рощи, словно там увидел что-то из светлых картин собственной коротенькой и глупой жизни.
Невольно я со щемящей грустью вспомнил собственное детство. Свой ущербный, жёсткий детский мир.
Отца, вечно занятого собственными мыслями и странными делами, с которым мне редко удавалось найти, о чём даже просто поговорить…
Просто пройти с ним гордо по улицам, держась доверчивой ручонкой за его крепкую ладонь… Не знаю, стоит ли уже высказывать прошлому свои детские обиды… Но я вдруг остро, от души, до привкуса крови в горле позавидовал этому мальчишке, что с головою купался в отцовской любви и ласке все свои незрелые годы. Как же ты, должно быть, был счастлив, рыжий молокосос…
…Время текло, тикало неумолимо, и как ни хорошо было глазеть на огонь, копаясь в памяти и нежась в волнах его ласкового тепла, у меня было дело.
— Жук… — Он вздрогнул, пока ещё не отрывая глаз от своих "туманных далей":
— Д-да…
— Что из себя представляет эта «армия»? Сколько их? — Он, наконец, словно нехотя оторвался от собственных мыслей и переключился на эту тему. Помедлил, будто прикидывая:
— Сколько? Я думаю, дяденька, пару тысяч их есть точно. Но они не сидят все на одном месте, вот в чём дело. Постоянно приходят и уходят куда-то. Словно по поручениям каким-то. Постоянно новые лица. Вроде как это место — что-то вроде сборного или промежуточного пункта.