Хотя дело, конечно, не в усах, а в разном подходе этих двух полководцев к теории и практике танкового дела и в личном соперничестве: военачальники всех времен и народов, как правило, были честолюбивы. Разногласия между Кривошеиным и Катуковым появились на Курской дуге и резко обострились после нее. Кривошеин критиковал действия Катукова на самом высоком уровне — в Генштабе — и написал в Москву докладную записку, в которой указывал на недостатки, замеченные в Первой танковой. Прибыла авторитетная комиссия, долго разбиралась, но Катуков остался командармом — его авторитет в глазах Сталина был очень высок. Кривошеин, метивший на место Катукова, проиграл «подковерную» борьбу.
Катуков не простил Кривошеину попытки «подкопа», и точка в их соперничестве была поставлена в ходе зимнего наступления на Украине. Отходя из Попельни, немцы торопились вывезти награбленное и угнать в Германию эшелоны с молодыми украинскими рабами. Катуков подгонял Кривошеина, требуя от него как можно быстрее двигаться на Попельню и отрезать немцам пути отступления. А тот замешкался (по какой причине — это уже неважно), и Катуков тут же дал волю своему гневу. В результате в январе сорок третьего комкор Кривошеин был смещен, а восьмой механизированный гвардейский корпус принял его заместитель, полковник Дремов, вскоре ставший генерал-майором. Так у капитана Дементьева появилось новое корпусное начальство.
Генерал Иван Дремов был типичным краскомом «генерации тридцатых» — офицеры, подобные Липатенкову, были среди них явлением редким. Среднего роста, широкоплечий, плотный, с простецким грубоватым лицом, упрямым подбородком, черным ежиком волос и злыми глазами-бурачиками, Дремов походил на околоточного времен сгинувшей империи Романовых. Когда «его превосходительство» был в гневе, а в гневе он был практически всегда, особенно во время боя, лицо его становилось зверским, и бил «товарищ» Дремов тогда палкой всех, от комбригов до лейтенантов.
Драться — это вообще была «привилегия» славных советских генералов, большинство из которых, в полном соответствии со своим интеллектом, ходило с палками и при первой возможности пускало их в ход, не брезгуя, однако, и простым кулаком. Палка была для них «табельным оружием», применяемым гораздо чаще, чем пистолет, по большей части мирно спавший в генеральской кобуре. Хорошо владели палкой и кулаком Катуков, маршал Конев и многие другие генералы — так хорошо, что капралы армии Фридриха, короля прусского, от зависти корчились в гробах.
Революцию семнадцатого года делали внуки крепостных крестьян, и сидела у них в генах память о барских батогах, веками гулявших по спинам их прадедов и прапрадедов. И они, выйдя из грязи в князи, но не обретя при этом культуры военных аристократов, щедро лупили палками своих подчиненных. Причем били они не рядовых солдат и сержантов — чай, не проклятый царский режим! — а исключительно офицеров, демонстрируя «демократизм» по отношению к «народу».