Мари и бровью не повела. Она по-прежнему хранила молчание.
– Я знаю, – продолжал шевалье, – что многие уже считают Луизу моей любовницей. Пусть так!
Бог свидетель: я считаю это оскорблением для вашей кузины и готов проткнуть шпагой каждого, кто позволит себе столь лживый намек. Но для вас, Мари, так было бы лучше!
Она метнула на него взгляд и быстро спросила:
– Почему?
– Потому что можно подозревать всех, – горячо подхватил он, – меня, Луизу – всех, но не вас. Лучше будем опорочены мы с Луизой, нежели вы. Учитывая ваше высокое положение, а также ради будущего вашего сына Жака, вы должны быть выше подозрений и оставаться чистой; ваша репутация должна быть безупречной… Я люблю вас, Мари, всей душой, но еще больше уважаю и потому охотно приношу себя в жертву…
– Режиналь, – пробормотала она, – будет вам, Режиналь!..
Он замолчал с озабоченным видом. Что она ему скажет? Ему показалось, что голос у Мари дрогнул, она смягчилась.
Мари выждала немного, стараясь справиться с волнением, которое пробудили в ней его чары: проникновенный звучный голос, напомнивший ей об их первой встрече, когда он буквально вырвал ее из объятий Пьерьера, к которому ее тогда неудержимо влекло; его невероятная сила убеждения, так как теперь Мари почти не сомневалась, что Режиналь явился в этой истории жертвой. Ведь теперь сомнений у Мари не осталось; шевалье только что открыл ей глаза, и она уже сердилась на себя за то, что оказалась так близорука: Мерри Рулз заронил в ее душу сомнение, а ведь он прежде всех был заинтересован в том, чтобы уронить шевалье в мнении Мари… В конечном счете все это, возможно, лишь ловкий ход майора…
Но Мари скоро спохватилась: ведь она страдала, и страдала по милости Режиналя. Пусть даже шевалье невиновен, но из-за него у Мари в сердце оставалась глубокая рана; этого она Режиналю прощать не собиралась.
– Во всяком случае, – заметила она, – вы никогда не заставите меня поверить в то, что равнодушны к Луизе. Она молода, хороша собой… Глупа, конечно, но дурочки чаще всего нравятся мужчинам, потому что они делают с этими гусынями что хотят. Наконец, я припоминаю, каким торжествующим тоном вы объявили мне о своем намерении жениться…
– Вы преувеличиваете, Мари, – мягко возразил шевалье. – Ведь вы находились в таком отчаянии, когда я вошел, что не стали бы меня слушать, если бы я вас не оглушил какой-нибудь чрезвычайной новостью. А если у меня и прорвались торжествующие нотки, в чем вы меня упрекаете, то только потому, что я наконец победил вашу нерешительность. Мне бы хотелось, – вновь обретя лирический тон, продолжал Мобре, – чтобы между нами, дорогая Мари, не было никаких недомолвок, чтобы мы полностью друг другу доверяли, и тогда против нас будут бессильны все враги. Вы увидите: мы победим! А как будем счастливы!.. Неужели это возможно? Способна ли такая женщина, как вы, принять без недоверия, без задней мысли преданность такого слабого и переменчивого мужчины, как я?.. Да мало того что я слаб по натуре, так еще зачастую и обязан проявлять слабость из соображений дипломатии!