Всякий раз, как он являлся поговорить без свидетелей, он начинал с угроз, а заканчивал нежностями. Возможно, это была его индивидуальная манера ухаживать за женщинами. Может, он был настолько робок, что не мог сказать о своих чувствах открыто и должен был сначала показать свою силу, свои достоинства, власть; хотел запугать на тот случай, если женщине вздумается его отвергнуть?
Она про себя решила, что он, несомненно, лучше, чем полагали Байярдель и Лефор.
«Мне бы надо попытаться его понять, – подумала она, – может быть, тогда я сама проникнусь к нему симпатией?»
Она почувствовала волнение при мысли о постоянстве майора и в то же время вслушиваясь в его искренние слова. Она давным-давно позабыла о его первом признании, которому придавала мало значения.
Мерри Рулз заметил ее смущение, и у него закружилась голова. Он подумал, что Мари наконец-то его поняла и примет его предложения. Он еще крепче сжал ее запястье и опьянел от любви, но едва вовсе не лишился чувств, когда она обронила:
– Я очень тронута, майор… Мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто я вас недооценила… Признайтесь, что мы почти не знали друг друга. Вы редко бывали здесь или это происходило в официальной обстановке. Вы говорили с генералом только о политике…
– Это происходило против моей воли! – искренне воскликнул он. – По правде говоря, я никого, кроме вас, не замечал вокруг… Ах, Мари! Мари! Как я вас любил! Какую сильную страсть я переживаю до сих пор! Если бы вы знали, с какой горечью я вспоминаю время, которое ушло в прошлое и, я бы сказал, потеряно навсегда. Мне кажется, я испытываю неудовлетворенность из-за чего-то неуловимого, неописуемого, что, вероятно, называется счастьем. У меня такое впечатление, словно меня обокрали!
Он замолчал и бросил на Мари такой нежный взгляд, какой ей не случилось на себе поймать за всю предыдущую жизнь. Майор продолжал:
– Однако сегодня вы можете все мне вернуть! Все!
Она не знала, что сказать. Подумала было утешить его взглядом, не слишком, правда, воодушевляя, но когда подняла глаза, увидала перед собой лишь краснощекого толстяка, а волосы под париком у него, должно быть, седые… И этот человек говорит ей о любви! Вдруг он показался ей смешным. Волнение в ее душе улеглось. Ее душил смех. Она сдерживалась, потому что, поразмыслив, решила: как бы то ни было, нельзя насмехаться над чувствами этого невезучего воздыхателя. Любовь достойна уважения. Однако Мари не могла подать Мерри Рулзу ни малейшей надежды!
Ведь стоило ей сказать одно любезное слово, а он уж вообразит о невесть каком романе!