Проснулась она задолго до зари и теперь молча разглядывала балки, за которыми юркие мыши грызли соломенный настил, и его клочья то и дело падали ей на лицо. Было темно, дом освещался лишь присыпанным на ночь тлеющим очагом. В спертом воздухе было намешано столько отвратительных запахов, что она непроизвольно морщила нос, стараясь дышать не в полные легкие.
Надо бы встать и перепеленать малышку, да обмыть Томаса, который, небось, обмарался во сне, да вынести поганое ведро. Сразу будет легче дышать. Обычно с этих хлопот начиналось каждое ее утро, но сейчас ей не до пеленок да ведер. Нынче ведь ярмарка. Задолго до того, как домочадцы продерут глаза, она будет ехать в Эплтон.
Взбодренная мыслями о предстоящей поездке, она выскользнула из-под одеяла и зябко поежилась. Выдыхая после каждого вздоха белое облачко, она торопливо натянула новенькое платье, припасенное специально для сегодняшнего знаменательного дня. Потом стянула густые каштановые волосы в узел и обвязала его новенькой лентой. Лента ей нравилась, но не потому, что это подарок Стивена, а уж очень она была хороша. Собственная черствость мучила Розамунду, ведь ей так хотелось ответить на его любовь и заботу тем же. Но у нее ничего не получалось, хоть она и старалась переломить себя.
Розамунда поплескала себе в лицо водой из колодезного ведерка, до того студеной, что сперло дыхание. Потом насухо растерла кожу грубым полотенцем. Из съестного имелось лишь полковриги хлеба, нет, это им. А она возьмет припрятанные под разболтанной половицей монетки. Этот ее никому не ведомый клад позволит ей полакомиться пирожком с мясом или сладостями, там, на ярмарке.
Две темные кучки золы тлели в очаге, развалившиеся рядом Ходж и Джоан храпели и бормотали что-то во сне. Розамунда осторожно прокралась к двери и подняла щеколду. Было темно и студено. Она плотнее запахнула накидку и поспешила прикрыть дверь, опасаясь разбудить отчима. Брани в ответ не раздалось, – значит, никто ей не помешает. Пусть-ка сам поклянчит себе где-нибудь завтрак, как часто приходилось ей. Впрочем, он долго думать не станет, стащит у соседей яиц да наестся.
В редеющей мгле послышался все нарастающий топот цокающих копыт. Загоготали гуси и сонно взбрехнула собака. Увидев возок Джиллот и Мэта, она вышла на утоптанную дорожку. Наконец лошадь, фыркая и поводя косматой головой, замедлила шаг и обдала Розамунду теплым клубящимся дыханием.
– Карета подана, – усмехнулся, наклонившись к ней, Мэт. – Залезай. – Капюшон он опустил на лицо, укрываясь от холодного ветра.