– Ваше благородие господин полковник! – закричал привратник с крыльца. – Прикажете остановиться?
– Да, – ответил Т., не давая себе труда уточнить, что именно тот имел в виду. – Лучший номер.
– Сию секунду будет сделано, ваше благородие! Губернаторский приготовим!
– И еще, – сказал Т. тихо и чуть виновато, – ты мне это, братец, водки принеси.
– Как не принести, ваше благородие! Мигом сообразим!
Через четверть часа номер был готов. Когда Т. вошел в него, на столе уже стоял запотевший графин и серебряный поднос с закусками.
Т. успел узнать от коридорного: «губернаторским» номер называли потому, что в нем когда-то пытался повеситься губернатор, ехавший по высочайшему вызову в Петербург.
Номер и впрямь был роскошен по уездным понятиям, только мрачноват: его украшал огромный камин, который уместнее смотрелся бы в немецком замке, чем в провинциальной гостинице, а над камином висел огромный и, кажется, действительно старый портрет императора Павла (или его просто закоптило дымом).
Курносый и бесстрастный император походил на собственный труп, натертый румянами и белилами, а его холодные презрительные глаза казались нарисованными на закрытых веках. Висок, куда ударила табакерка убийцы, был прикрыт нелепо подвернутой буклей парика – будто художник различил таинственные знаки судьбы сквозь парадный наряд государя.
В углу комнаты стояли часы необычной формы – это был полный рыцарский доспех с застекленным животом, за которым поворачивались шестеренки и качались какие-то стержни, словно символизируя надежное, ровное и размеренное пищеварение. А в раскрытом шлеме вместо лица помещался небольшой белый циферблат со стрелками.
Налив себе стакан водки, Т. выпил, закусил блином с икрой и сел в расшитое павлинами кресло возле каминной решетки.
«К чему тут этот Павел, – подумал он, оглядывая комнату. – До чего, однако, похож на нарумяненного и заспиртованного младенца из Кунсткамеры… Чувствую, сегодня напьюсь, как никогда не напивался. Что, впрочем, несложно, поскольку я вообще не знаю, когда я прошлый раз напивался…»
Т. налил себе еще водки.
«Неужели весь мир действительно есть то, что говорит Ариэль? Вот журнальный столик. Вот графин, в котором отражается окно. Вот граненый стакан, похожий на спившуюся призму. Откуда он, собственно, взялся, этот стакан? Он возникает, потому что его описывает Ариэль. Но кто тогда его видит? Кто я сам? Неужели такой же стакан, только говорящий?»
В дверь постучали.
– Ваше превосходительство, – раздался голос из коридора, – не прикажете ли подать бумаги и чернил?