— Че встал бля? — сопроводив свой вопрос смачным пинком, конвоир вмиг вывел его из задумчивости.
Хорошо еще прикладом не охерачил. — Сказочников, не мешкая схватил чурбак и поспешил к телеге.
Уже вторую неделю он вкалывал на считавшейся легкой работе — собирал для начхоза (между собой лагерные называли его начвором) на лесосеке отходы, так сказать, основного производства.
От этой «легкой» работы его руки были похожи на расплющенные клешни, а спина болела уже всегда. На эту самую «легкую» работу отправляли проштрафившихся лагерных шестерок. Вот так вот. Но все-таки ему повезло.
Уж неизвестно за какие такие заслуги его перевели на хозработы, (тем более он только-только из карцера) но еще пару недель на лесосеке, и лежать ему сейчас с надорванным пупком в лазарете.
Долго бы он там не пролежал, потому что в бараке, называемом лазаретом, кроме грязных, не единожды стиранных бинтов, пары коробок хинина и ржавого бочонка с водой ничего не было.
— Ну бля, сука, не хочешь работать? — удар прикладом швырнул Петра на землю, где он как рыба, хватая ртом воздух стал отползать в сторону, опасаясь, что конвоир начнет бить его ногами. Но тот достал пачку «казбека» и, глядя своими рыбьими глазами сквозь Сказочникова, произнес, — еще пару таких закидонов и тебе не поможет даже твой… — но тут же осекся, будто вспомнив о чем-то, и совсем уж по-домашнему проворчал, — все думаешь, сука. Умный очень. Много тут вас, умников по нарам гниет. Вон в седьмом бараке аж целых три профессора и один генерал. Они по началу тоже все умничали, а теперь ничего, сортиры драят как и все.
На следующий день Сказочников едва встал с нар — так болела спина.
К вечеру, когда Петр в полусогнутом состоянии ковылял из столовой, ему показалось, что он видит в узком проходе между двумя бараками отчаянно машущего ему лагерного шныря. Кузьмича, за его стукачество, все ненавидели, но боялись. Ссориться с ним было смертельно опасно. Не один возбухавший на него зек был найден с проломленной головой возле забора или в канаве, не один был застрелен при попытке к бегству, хотя бежать никуда не собирался. Да и не куда тут бежать. Тайга на сотни километров. Многие просто пропадали.
Поэтому, решив не искушать судьбу, Петр поспешил в узкий проход.
— Слышь долдон, (это так здесь называли Петра за его долговязую фигуру) с тобой тут один шкет из вольнонаемных покалякать желает.
— На предмет чего?
— А я знаю? Мне тока передать тебе велели. Так что слухай. Завтра идешь на Семеновскую вырубку. У молодого ельника притворись, что у тебя живот скрутило и в кусты. Там тебя этот человечек и будет ждать. Да ты не дрейфь, конвоир предупрежден, — Кузьмич показал ему свои гнилые зубы и был таков.