А заключения?!
– Полежите... – стараясь не смотреть на документы, пробормотал Кряжин.
– И никуда не уходите. Тайм-аут, тайм-аут... – продолжал беззвучно бормотать он, запирая снаружи кабинетную дверь. – А то я начинаю маленько теряться из-за этой «заказухи» со стеклоочистителем.
До кабинета Любомирова – рукой подать, стоит лишь наискосок пересечь коридор. Кряжин сделал это быстро, галантно пропустив впереди себя помощника Генерального прокурора из отдела по надзору Марию Галашину.
– Что это вы сегодня, Иван Дмитриевич, такой стремительный? – поинтересовалась она на ходу, скользнув по Кряжину взглядом (развод случился три месяца назад, траур она сняла на следующий после этого события день).
– Жизнь, Маша, уходит, – не поддаваясь на провокацию, посетовал старший следователь. – И, чем медленнее движемся мы, тем быстрее бежит она. Сергей Антонович, не занят?
Последнее относилось уже к Любомирову, распластавшемуся над столом над каким-то пухлым делом. Иван Дмитриевич, не любивший тратить время на беспредметные разговоры, особенно с женщинами, ворвался в кабинет коллеги и быстро притворил за собой дверь. Лучше всего выходить из бесед с дамами, демонстрируя им свою спешку по государственным делам. Женщины, каким бы надзором они ни занимались, субтильны и легковесны, считал он. А их присутствие на ключевых государственных постах – лишь дань моде. Что-то сродни объявлению моратория, введенного лишь для того, чтобы соответствовать европейским меркам. Противоположный мужскому пол всегда рвется вперед, когда рядом есть мужчины. Когда их нет и вокруг раздается лишь шорох юбок, они превращаются в откровенных стерв, считал он. Нет, Кряжин не был женоненавистником, он просто не понимал существ, утром пользующихся «Max Factor» и «L’Oreal», а уже в обед выезжающих ковыряться в зубах у очередного трупа или заниматься, простите, надзором.
Рядом с Любомировым лежали еще три тома, и Кряжин понял, что прозвучавший вопрос глуп. Тем не менее вошел, дверь прикрыл и даже закурил сигарету.
– Ты надолго, да? – явно огорчаясь, проскрипел Любомиров.
– Ерунда, – пообещал, глубоко затянувшись, Иван Дмитриевич. – Пара секунд. Как дела в Мандози?
Кряжину совершенно безразлично, как у Любомирова обстояли дела в Мандози. Более того, он знал, что от командировок тот ускользнул и с ответом в Думу уже опаздывал. Однако скажи он сейчас Любомирову: «Сергей, у меня дело по убийству Оресьева, что ты раскопал в ходе отработки его депутатского запроса?», тот мгновенно сообразит, в чем дело, и быстренько спулит незавершенную проверку Кряжину. Любомиров – умный следователь, а потому, едва почувствует, что Кряжину нужны материалы его проверок, тут же ему отдаст свой, не доведенный до конца материал. И будет прав, потому как убийство имеет приоритет, и вполне возможно, что именно в проверке сведений, изложенных в запросе, кроется ответ о мотивах преступления. Пояснений при этом Любомиров никаких давать не будет и ограничится фразами о том, что «все темно и подозрительно». На просветление у Кряжина уйдет несколько недель, если не месяцев, и, если выяснится, что ничего темного, по сути, нет, получится, что срок расследования он потратил не на конкретную работу, а на глупости. Профессиональный следователь, к коим относился Кряжин, ведет игру не только с оппонентами, пытающимися выстроить профессиональную защиту от уголовного преследования, но и с коллегами. Любой следователь – животное не стадное, он одиночка, чурающийся компаний. Быть может, именно по этой причине Иван Дмитриевич так не любил б р и г а д ы.