Качалкин вышел на улицу через десять минут и сразу подсел в «Фольксваген» Подлизы.
– Какие проблемы?
– Я насчет Ферапонтова, – набычась, пояснил Вова.
– А-а-а… Есть такой. Сегодня днем водворили. Яшин знакомый?
– Да. Дальний родственник. А кто его задерживал?
Качалкин помялся.
– Опера из «наркоманского» управления. А Яша что просил сделать? Малявку передать?
– Да, – сказал Подлиза. – Которую я сейчас напишу.
Тот согласился. Сначала неохотно, но потом, когда спрятал в карман зеленой рубашки бумажку с портретом президента Гранта, уже с заметным энтузиазмом. Майорские погоны шевельнулись в готовности взлететь прямо сейчас.
– И это… Сороку, в смысле – Ферапонтова, на что колят?
– А на что опера из УБНОНа колят? – удивился Качалкин. – На наркотики, понятно.
– И все?
– Слушай… – Майор поморщился. Несмотря на Гранта, участником организованного преступного движения он себя, как обычно, не считал. – На допрос его еще никто не выводил. Завтра наверняка к нему приедут. Моя смена послезавтра, вот тогда ты в это же время и подъедь. Что он тебе сейчас сообщить может? Что его взяли за то, что у него в кармане грамм героина был? Ты сам-то в это веришь? Лично я нет. У парня сто килограммов мышц, а ему «отравную» статью вменяют. Что-то не так, правда?
– Может быть, он уже что-то знает! – угрюмо возразил Подлиза. – Пусть он сейчас ответ даст.
– Дорогой ты мой, – глядя на собеседника, как на слабоумного, промолвил Качалкин, – это же не пионерский лагерь. Ты что думал, я сейчас подойду к камере, дам твоему другу записку, подожду, пока он отпишется, а потом к тебе выйду? При такой возможности я бы тебя просто запустил, чтобы ты там полчасика поболтал. Но ты ведь не хочешь туда, правда?
Согласившись с логикой майора, Подлиза смирился и с отсрочкой ответа. Развернул машину и поехал домой.
А Качалкин, дождавшись удобного момента, вошел в камеру к Ферапонтову.
Сороке подфартило. На втором этаже, где он сидел, шел полноценный ремонт, и арестантов из последней на продоле камеры растасовали по другим камерам. А повезло Сороке в том, что его, как и еще нескольких задержанных, разместили в одиночки. Двое в одиночке всегда лучше, чем пятьдесят – в двадцатичетырехместной камере.
С соседом Ферапонтову тоже повезло. Парня он видел впервые, однако тот сразу расположил Сороку к добродушным отношениям. Белка был родом из Тынды («…это, блин, где БАМ…»), два года назад переехал в Тернов и промышлял тем, что сбывал таежную пушнину местным скорнякам. Дела у парня шли хорошо до тех пор, пока тындовские опера из Управления по борьбе с экономическими преступлениями не выяснили, что пушнина, добываемая промысловиками в районе БАМа и сдаваемая в государственные учреждения, является лишь двадцатой частью того, что реально отстреливается. Белка сидел уже пятый месяц, что свидетельствовало о невозможности следственных органов пересчитать шкурки убитых норок в установленный законом срок.