— Как — в цирк? — удивился я.
— Ну, поступлю в цирк и буду артистом.
— Что же ты будешь делать в цирке?
— Ну, что… Что и все артисты делают. Выучу Лобзика считать и буду с ним выступать, как та артистка.
— А вдруг тебя не возьмут?
— Возьмут.
— А как же со школой?
— В школу совсем не буду ходить. Только ты, пожалуйста, не выдавай меня Ольге Николаевне, будь другом!
— Так мама ведь все равно в конце концов узнает, что ты в школу не ходишь.
— Ну пока она не узнает, а потом, когда я поступлю В цирк, я сам ей скажу, и все будет в порядке.
— А вдруг тебе не удастся выучить Лобзика?
— Удастся. Почему не удастся? Вот мы сейчас попробуем. Лобзик! — закричал он.
Лобзик подбежал и принялся юлить вокруг. Шишкин достал из буфета сахарницу и сказал:
— Сейчас, Лобзик, ты будешь учиться считать. Если будешь считать хорошо, получишь сахару. Будешь плохо считать — ничего не получишь.
Лобзик увидел сахарницу и облизнулся.
— Погоди облизываться. Облизываться будешь потом. Шишкин вынул из сахарницы десять кусков сахару и сказал:
— Будем сначала учиться считать до десяти, а потом и дальше пойдем. Вот у меня десять кусков сахару. Смотри, я буду считать, а ты постарайся запомнить.
Он начал выкладывать перед Лобзиком на табурет куски сахару и громко считал: «Один, два, три…» И так до десяти.
— Вот видишь, всего десять кусков. Понял? Лобзик завилял хвостом и потянулся к сахару. Костя щелкнул его по носу и сказал:
— Научись сначала считать, а потом тянись к сахару! Я говорю:
— Как же он может научиться сразу до десяти? Этому и ребят не сразу учат.
— Тогда, может, научить его сначала до пяти или до трех?
— Конечно, — говорю, — до трех ему будет легче.
— Ну, давай тогда сначала до двух, — говорит Костя — Ему тогда совсем легко будет.
Он убрал со скамейки весь сахар и оставил только два кусочка.
— Смотри, Лобзик, сейчас здесь только два куска — один, два, вот видишь? Если я заберу один, то останется один. Если положу обратно, то опять будет два. Ну, отвечай, сколько здесь сахару?
Лобзик привстал, помахал хвостом, потом сел на задние лапы и облизнулся.
— Как же ты хочешь, чтоб он ответил? — сказал я. — Кажется, он у нас еще не выучился говорить по-человечески.
— Зачем по-человечески? Пусть говорит по-собачьи, как та собака в цирке. Гау! Гау! Понимаешь, Лобзик, «гау-гау» — значит «два». Ну, говори «гау-гау»!
Лобзик молча поглядывал то на меня, то на Шишкина.
— Ну, чего же ты молчишь? — сказал Шишкин. — Может быть, не хочешь сахару?
Вместо ответа Лобзик снова потянулся к сахару.
— Нельзя! — закричал Шишкин строго. Лобзик в испуге попятился и принялся молча облизываться.