Слышался стук топоров, визг пил, на буграх паслись бараны и коровы, отовсюду доносились голоса людей и плач ребятишек. Здесь, как почувствовал Матвей Никитич, над человеческими душами уже властвовал волшебный металл, который так предательски сверкнул ему, потряс душу, а потом поверг чуть ли не в пучину банкротства. Все исчезло за дощатым забором, даже незаборонованные пласты вековечной целины, вспаханные под просо. Не знал еще Буянов, что по станицам шел слух, будто бы ходила по этим пластам старуха Степанова и собирала в мучное сито золотые самородки, как гальку. Однажды будто бы набрала столько, что не смогла донести до стана... Не знал Матвей Никитич и того, что в оврагах Синего Шихана вода тысячи лет разрушала золотоносные жилы. Золото отлагалось вместе с кварцем, галькою, песком, как в сейфах; оседал золотой песок в трещинах шиханских колчеданов, среди плитняка на дне водомоин и оврагов.
И если бы Матвей Никитич видел, как Митька извлекал самородок весом свыше тридцати фунтов, то, наверное, его хватила бы кондрашка... Степановы брали богатейшее подъемное золото, не подозревая, что самые богатые россыпи где-то рядом, никому не ведомые, нетронутые, таятся в буграх. Только вчера в неглубокой еще Родниковской шахте после взрыва управляющий Тарас Суханов не выпускал из шахтенки рабочих свыше суток. Такого челноковского золота и обилия самородков старый старатель Суханов не видел даже на Ленских приисках в далекой Сибири. Столько было здесь снято золота, что управляющий запретил обыскивать рабочих, отпускал их прямо домой и велел отдыхать. Значит, для всех хватило... Чтобы хоть немножко успокоиться, Буянов остановился под бугром, достал из переметной сумы бутылку с водкой, жадно выпил несколько больших глотков, подтянул усталому коню подпруги, снова сел в седло и поехал к видневшимся неподалеку воротам. Когда Матвей Никитич подъехал ближе, огромный желтый волкодав зарычал и, гремя цепью, бросился навстречу. Собаку сдерживал молодой киргиз, широколицый и чумазый. Вместе с собаками его уступил Степановым богатый скотовод Жумагул. В одной руке киргизенок держал цепь, на которой дергался и зло лаял пес, в другой - старое, длинноствольное ружье.
- Ухади! - по-русски крикнул он подъезжавшему Буянову.
- Не ори, басурман некрещеный, мне сам главный хозяин нужен, остановившись, проговорил Буянов.
- Вот хозяин, - киргизенок ткнул ружейным стволом в прибитую на столбе вывеску.
На большом фанерном листе колесной мазью Митька жирными буквами, вкривь и вкось, намалевал: