- А ты думаешь, не поступлю? Начихать мне на всех! - бодрился Митька. - Ивашка мне перечить не будет.
В горенку вползала теплая июньская ночь. За окном мигали звезды, они обрумянивали кусты сирени в палисаднике.
Избушка Олимпиады стояла на самом краю станицы, неподалеку от оврага. Дальше начиналась луговая поляна, отведенная казаками под выгон. Сейчас там паслись в ночном рабочие лошади и быки. На разные мотивы звенели колокольчики и медные боталы. Станица окуталась сонной тишиной, даже собаки лаяли лениво и неохотно. Только пес Спиридона Лучевникова вдруг протяжно взвыл и залаял яростным, хриплым лаем. На улице по пыльной, высохшей земле протопал копытами чей-то конь и замер у самых окон избушки. Митька услышал, как всадник спрыгнул с коня, скрипнул ременным поводом, захлестывая его за загородку палисадника. Потом хлопнула калитка, и кто-то, шурша травой, подошел и остановился у открытого окна.
- Кто это? - прижимаясь к Митьке теплым дрожащим телом, шепотом спросила Олимпиада.
- Откудова я знаю? - отозвался Митька. - Может, твой хахаль какой...
- Тоже скажешь!.. - Олимпиада толкнула его локтем в бок и тихо добавила: - Встань да погляди. Я боюсь, Митя...
- У тя топора какого близко нету?
- Что ты, Митя!
- Я ефтих наездников быстро отучу, - храбрился Митька.
- Митрий, ты здеся? - раздался за окном знакомый басок...
В горенке повисла тишина. Слышно было, как гундосили комары и часто колотилось Олимпиадино сердечко.
- Иван... брательник! - прошептал Митька, вынимая руку, на которой покоилась голова его подружки.
- Срам-то какой, батюшки мои!
Олимпиада чувствовала, как горячая кровь приливала к ее лицу. Отвернувшись, она стыдливо натянула на ноги подол белой ночной сорочки, закрыла голову подушкой и свернулась клубочком.
- Откликнись, что ли? Ить знаю, что ты здеся, - чиркая спичку, проговорил Иван.
- Ну, здеся... Чего тебя принесло, - мрачно откликнулся Митька.
- Выдь-ка на час, поговорить надо.
- Дня тебе мало, приперся... Али беда какая стряслась? - ворчал Митька, проклиная старшего брата и его взбалмошный характер. "Житья теперь не даст", - соображал он.
- Выдь, тебе говорят! А то сам зайду и таких плетюганов дам, почешешься...
- Иди, Митя, иди ради истинного бога! Ох, стыдобушка моя! - со страхом, боясь скандала, прошептала Олимпиада.
Нащупав в темноте висевшую на стуле верхнюю одежду, Митька, недовольно посапывая носом, обдумывая свою тайную думу, торопливо оделся и вышел на улицу.
По дороге, ведя коня в поводу, Иван назидательно говорил младшему брату: