Сегодня, темным сентябрьским утром, Анна почувствовала первые схватки. В течение трех часов она не разрешала повивальной бабке, мадам Перроне, рассказывать кому-либо об этом. В уединении своей комнаты выслушала мессу, но к пяти часам схватки усилились, и королю сообщили о случившемся. Когда рассвело, Анну уложили в специальную постель с подставкой для ног и перилами у изголовья. В этой постели рожала Мария Медичи. Занавески были раздвинуты так, чтобы все могли видеть королеву. Комната начала заполняться людьми. Восемь стульев, покрытых шитой золотом тканью, поставили возле стен для самых знатных дам Франции и прислужниц королевы. Они уселись на них, следя в ожидании за Анной. Все свободное место было заполнено священниками и знатью, имевшей право присутствовать при родах. И когда Анна в муках открывала глаза, комната казалась просто морем лиц, тянущихся к ней, глазеющих, болтающих, поглощающих воздух, которого ей так не хватало. В помещении было удушающе жарко, и помимо возбужденной болтовни из соседних комнат слышался постоянный шум и звон. Она словно тонула, погружаясь в боль, жара и шум постепенно таяли где-то вдали, оставляя ее наедине с невыносимым страданием, которое, казалось, не могло стать сильнее и однако усиливалось с каждым мгновением. Король не приближался к жене, что показалось очень странным мадам де Сенлис и мадемуазель де Хотфор, которая находилась в толпе вне спальни.
В девять часов раздался громкий крик.
– Пошлите за хирургом! Скорее, королева в опасности!
И тогда Людовик наконец-то подошел к Анне. Толпа расступилась перед ним. Придворные расталкивали друг друга, чтобы он мог приблизиться к постели, на которой его жена лежала в такой агонии, что король тут же отвернулся, а его желтоватое лицо стало совсем больным и желтым.
Он не хотел видеть, как она страдает, или слышать ее крики. Королева предала его, и Людовик это знал – кому же еще знать! – и теперь, когда приближался миг рождения ребенка, он не мог более скрывать это от себя. Он признал беременность жены, принял поздравления, пришедшие со всех концов света, притворился, будто верит, что все это – результат случившегося между ними в ночь его возвращения в Париж, но в глубине души не переставал сомневаться, И теперь, стоя в спальне королевы и наблюдая за последними конвульсиями родов, он сознавал, что чей бы это ребенок ни был, сам он тут ни при чем.
Отвернувшись от королевы, он вышел из комнаты.
В просторной приемной толпа притихла, пока Людовик пробирался сквозь нее. Глаза короля перебегали от одного лица к другому в поисках кого-нибудь из приближенных, с кем бы он мог в такой момент поговорить. Мари де Хотфор стояла возле окна. Людовик направился к ней, но она, увидев его, разразилась потоком слез.