В лунном свете голые ветки, мерещилось, дрожат и вытягиваются, как ведьмины руки, намереваясь тут же ухватить и придушить золотого ослика.
Густые чёрные тени ползали по земле, и непонятно было, куда ступать — канава здесь или холм?
Первыми, как остервеневшие упыри, бросились на Шухлика комары и москиты. Такой плотной стаей, словно попону накинули. Ослик отмахивался хвостом, прядал ушами и фыркал в обе ноздри. Однако комары умудрялись залезать даже в рот, норовя укусить за язык.
"Ничего! — думал Шухлик. — Вытерплю! У меня шкура толстая. Хорошо, что комары, а не змеи!"
Под копытами то сухо хрустело, то мокро хлюпало. Ослик не видел, куда ставит ноги. В саду было чер-ным-черно, несмотря на полную луну в небе. Она, кажется, не хотела сюда заглядывать.
"Зато огненный цветок в такой кромешной тьме сразу покажется! — ободрял себя Шухлик. — Издали примечу!"
Но не тут-то было! Там да сям бледно мерцали, как затухающие головешки, синевато-зеленоватые мелкие бродячие огоньки. Вспыхивали диким светом чьи-то хищные глаза. И мутно отблёскивали странные лужицы.
"Не слишком подходящее место для цветка любви, — задумался Шухлик. — Может, дядюшка Амаки и кукушка Кокку напутали чего-нибудь? А Диван-биби так и вообще не поминал о цветке!"
Ослик шагнул незнамо куда и увяз по колено в пузырящейся вонючей трясине. Напрягся и выпрыгнул, угодив в немыслимо колючие кусты. Ободрал бока и ноги. А хвост отнялся и онемел, словно пропал оторванный, но через миг будто завопил, озарившись до самой кисточки яркой болью.
Услыхав быстрый шорох и злорадное шипение, Шухлик понял, что это змеиный укус.
Бедный хвост так отяжелел и опух, точно его свинцом накачали, и колотил по ногам, как дубина.
"Всё в порядке! Змея не слишком ядовитая! Не кобра и не гюрза, — утешался золотой ослик. — Да и хвост не такой уж важный орган — не голова в конце-то концов".
И тут же на спину и голову обрушилось гнилое дерево, так что Шухлик прилёг от неожиданности.
"Хорошо, что трухлявое, — поднимался он на дрожащих ногах. — Иначе бы хребет переломило".
От шума проснулись вороны. Закаркали вразнобой и хором, как взбешённая базарная толпа, поймавшая воришку.
"Пускай себе каркают! — улыбнулся Шухлик. — Среди белого дня могли бы заклевать!"
Впрочем, и в ночи хватало клевалыциков и кусаль-щиков.
Во-первых, самый главный, наверное, ворон не поленился — подлетел и клюнул ни с того ни с сего в левый глаз. А во-вторых, накинулась со всех сторон, отчаянно попискивая, целая свора летучих мышей. Царапались, щипались и кусались! Впивались и в уши, и в нос, и в разнесчастный хвост, и в гриву.