Теперь с одной стороны тянулась заболоченная тундра, с другой - наносы векового ила, которые кое-где поднимались из воды, превратившись в островки.
Надо бы, конечно, сразу поворачивать обратно, выйти прежним фарватером из западни, но это было не в характере Кравченко. Он начал гонять катер по сторонам, надеясь прорваться к морю через мели. Винт молол илистое дно, за катером тянулся бурый след. Потом катер пополз на брюхе. Дима поворачивал в другую сторону, шел до новых наносов, теперь уже потеряв всякое представление о том, где находится судно. Перемутили всю воду. Она стала похожа на кофейную гущу.
Чем яростнее мы пытались вырваться из мелей, тем глубже засасывали "Замору" Шараповы кошки. Чтобы уравновесить корму и нос, мы бегали по палубе, перетаскивали с места на место самый тяжелый груз, помогали веслами. Наконец катер увяз настолько, что пришлось спускаться в воду и толкать его, толкать до тех пор, пока в глазах от напряжения не завертелись красные круги. Мы опасались, что трясина может окончательно засосать катер, поэтому продолжали тянуть его по мелям. Но наступила ночь, и мы совсем обессилели.
То же самое мы делали следующий день. И еще день...
Еды мы с собой взяли не так много, побоялись утяжелить катер. Вскоре продукты кончились. Мокрые, голодные, замерзшие, мы взобрались на палубу, едва вытащив из вязкого ила сапоги.
Катер прочно стоял на мели. Дима в отчаянии уронил голову на штурвал. Володя отрешенно глядел в сторону горбившихся вдали кошек. Они поднимали над водой черные спины, похожие на китов, и им не было конца. Чтобы согреться, я полез в спальный мешок, роскошный, лебяжьего пуха, легкий и теплый. Его дал мне в поездку друг Володя Зябкин, с которым я познакомился на Тянь-Шане во время походов на Хан-Тенгри и пик Победы. В то неимоверно тяжелое, опасное восхождение мы устанавливали у вершин-семитысячников 160-килограммовые осадкомеры. Когда мы возвращались, продукты, сброшенные нам с вертолета, - он не мог на такой высоте зависать и летел на большой скорости - разбились о лед и рассыпались. Целую неделю мы не видели ни крошки, и от голода нас шатал даже легкий ветерок, а спустившись с ледника, мы набросились на траву. Тогда тоже можно было прийти в отчаяние. У нас не было рации, путь преграждали бездонные трещины, запорошенные снегом, огромные глыбы льда и камни, грудь разрывало от недостатка кислорода, лицо покрывала короста от солнечных ожогов, из ушей и носа текла кровь, помощи ждать было неоткуда. Но все семеро еще теснее сплотились перед бедой. Мы чувствовали: только в этом было спасение. И верили, что невзгоды кончатся, мы дойдем до людей, погибнуть в одиночку никто не даст и никто не позволит тебе упасть духом.