Мысли у меня в эту минуту были примерно такие: «Почему я краснею? Дурак! Почему у меня язык точно прилип к горлу? Ну что тут особенного — взять да обернуться, сказать, например, что на пути очень много снега и — вот ведь какая неприятность — поезд, наверное, опоздает, спросить, наконец, далеко ли она едет».
Но как я ни ругал сам себя, как ни злился, всё, что я мог сделать, это закурить ещё одну папиросу и, засунув руки в карманы, изобразить собою человека, чрезвычайно заинтересованного тем, что он видит в окошко.
Удивительно! В школе я, правда, не дружил с девочками, но никогда и не отличался особой робостью в разговорах с ними. А последний год на всяческих вечеринках бывал даже очень ловок, по крайней мере самому мне так казалось. Тут же, как назло, я не мог из себя слова выдавить.
С досады на самого себя я стал отсчитывать километры. Двадцать восьмой километровый столб проскочил за окном, а я всё стоял, красный до ушей, всё делал вид, что снег да елки интересуют меня больше всего на свете.
Снег вдоль железнодорожного полотна был всюду исчерчен звериными и птичьими следами. Редко-редко по этой снежной целине пролегал лыжный след и еще реже — тропинка или санная дорога. Два или три раза я видел зайцев, которые со всех ног удирали от поезда, а один раз с высокой осины сорвалась вдруг огромная чернобелая птица и, неуклюже хлопая крыльями, улетела в лес.
Я выкрикнул:
— Глухарь!
— Тетерев, — спокойно сказала девушка.
С этого и началась беседа. Всего два слова было сказано, но у меня сразу полегчало на душе. Я обернулся к своей соседке уже без всякого смущения. Я смотрел на неё и думал о том, что именно таким я и представлял себе её лицо, когда она сидела там, на диване, вполоборота ко мне, — да, именно таким: блестящие серые глаза и рот, который, казалось, всё время сдерживал улыбку. Даже то, что на взгляд ей было лет двадцать, то есть больше, чем мне, теперь меня никак не смущало.
Я попробовал было пошутить насчет того, как ловко она разбирается в лесных птицах.
— Видать старую охотницу, — сказал я.
— Немножко охотилась, — небрежно сказала девушка. Губы её опять тронула чуть заметная улыбка.
Я прикинулся удивленным.
— Скажите пожалуйста! В самом деле — охотница? Зайцев била, медведей…
— Ну, медведей мне мало приходилось бить, — сказала девушка. — Всего двух.
Тут уж мне не пришлось прикидываться удивленным. Я в самом деле удивился тому, с каким небрежным видом моя собеседница, попросту говоря, пыталась втереть мне очки. Должно быть, она заметила недоверие на моей физиономии, рассмеялась и, глядя в окошко, стала быстро говорить: