– Скоро Смоленск, вон камень приметный, к закату будем в городе. – Громкий голос кормчего прервал идиллию Ильича, пришлось прятать патефон в рундук и думать, как ловчее уговорить кузнецов сделать скидку на звёзды шипастые. Сорок шесть пудов железа, это не шутка, пусть изделия из самого паршивого материала, главное закалённый шип. Будет ли столько гривен расплатиться?
К причалу подошли ровно перед закатом, разгружать ничего не надо, струг остался у Лексея. Товара для Смоленска Ильич не привёз, старый еще не распродан. Оставался груз для Новгорода, так чего его разгружать, если завтра снова в путь. Купец вылез с ладьи, перехватил поудобнее мешок с патефоном и зашагал по направлению к своей лавке. Ценный груз Новгородец никому не доверил нести, хочешь что-то сделать правильно – делай сам.
– Вот и пала ночь туманная, ждёт удалый молодец, чу, идёт – пришла желанная, продаёт товар купец. – Напевая под нос куплет понравившейся песни, Ильич зашёл в дом. Евстафий палочками отмечал количество проданных вещей, на восковой поверхности пластины рисунками были обозначены товары, которые продавались в лавке. В случае продажи стакана, возле рисунка, усечённого снизу треугольника ставилась палочка. Подобную бухгалтерию Пахом придумал сам, было очень удобно, когда много предметов торга и запутаться очень легко. Вводить ценники пока не решался, хоть и советовал компаньон, ибо сам процесс разговора, во время сделки, Ильичу очень нравился.
-Пахом Ильич! Слава Богу, объявился. Я уж начал подумывать, что оставил ты меня здесь навсегда. Вот сегодня трубу подзорную продал и три пары стекла для глаза. Мойша-аптекарь купил, зело радовался, только перед твоим приходом ушёл.
– И много сторговал? – Новгородец прекрасно помнил аптекаря, тот приценивался к стеклянным изделиям ещё перед отъездом Пахома, и тогда к консенсусу они не пришли. Мойша выждал, пока Новгородец уедет, и решил попробовать договориться с приказчиком.
– По номиналу Пахом Ильич, трудно с ним торговаться, два раза уходил, потом возвращался. – Евстафий вздохнул, как-то обречённо и развёл руками, мол, 'не смогла я, не смогла'.
– Завтра с утра в железный ряд пойду, к обеду, думаю идти на Новгород, ты здесь останешься. Через месяц вернусь, пойдем, казну сдашь. – Пахом открыл дверь, отделяющую торговое помещение от подсобки и направился в свою комнату. Спустя полчаса Ильич располагал данными о состоянии торгового баланса. Выслушал местные новости, скопившиеся за день отсутствия, посмеялся над местной боярыней, которая несколько раз присылала ключницу с просьбой заменить зеркальце (может и пошла с того времени поговорка о неправильном зеркале и кое-чем кривоватом), поинтересовался попом, не пришедшим на дежурство и вскоре уснул. Ночью купцу снилась старшая дочка, строчившая на швейной машинке. Нюра сидела в платье из изумрудного бархата неописуемой красоты, повернула голову к отцу, встала, крутанулась вокруг себя, улыбнулась, мол, какая пригожая дочь у тебя. Постояла пару секунд, и вдруг в руках у неё оказался странный наряд, детали Ильич рассмотреть не мог, но подойти ближе к дочери не получалось. – Это платье для жены посадника, сама сделала, по лекалам дяди Лексея, приезжай поскорее, папочка, мы тебя ждём. – Пахом вскочил с постели, снова вещий сон. После событий на реке, Ильич стал верить во всё, что ему приснится. – Домой, скорее домой. Надо спешить. Евстафий, ты где? – Никто не отозвался, после того как купец уснул, приказчик выпил стакан хмельного мёда, напиток ему понравился, и в результате объятия Морфея застали его за стойкой лавки. Пройдя через подсобку, в открытую дверь Новгородец понаблюдал за храпевшим помощником, ругаться и будить не стал, вспомнил о звёздочках и пошёл умываться.