Заметив, как дернулся его напарник, как судорожно он тискает во вспотевших ладонях винтовку, егерь по-отечески обнял его за плечи и заглянул в налитые кровью глаза:
— Что, тяжело, сынок?
Вольф прорычал в ответ нечто невразумительное, а затем, уткнувшись лицом стрику в плечо, неожиданно разрыдался.
— Да, несладко тебе в жизни пришлось, — шептал егерь, проводя грубой старческой ладонью по колючему ежику волос Вольфа. — Поплачь, сынок, поплачь… Облегчи душу…
Вольф никогда не плакал с того памятного случая на плацу, когда ему пришлось убить того несчастного китайца. И сейчас, вместе со слезами из него уходила вся та боль, которую он носил в себе все эти годы. С каждой пролитой слезинкой Псу становилось легче, словно камень, столько лет мешающий свободно дышать, таял как кусок льда под теплым весенним солнцем. Портал тем временем бесшумно закрылся. Боль тут же утихла.
— Ну все, сынок, пойдем домой, — тормошил Степаныч Вольфа. — Подлечим твои нервишки… К тому же и повод есть!
Вечером Пес упился в хлам, чего раньше себе никогда не позволял. Степаныч достал из-под кровати пыльный футляр, обшитый потертой кожей. Щелкнув никелированным замочком, егерь достал из него гармонь.
— Всю войну со мной прошла! — похвалился Степаныч.
Он накинул на плечи ремни и пробежался пальцами по кнопкам гармони.
— Эх, — шумно вздохнул егерь, — руки уже не те, да силенок, чтобы по-человечьи меха развернуть — нет. Ну, ничего, тряхну стариной. Ты какие-нибудь наши, русские песни знаешь?
— Не-а, меня ведь от мамки лет в пять забрали. Я не то, что песен, я лица её вспомнить не могу!
— Эх, горемыка, ты, горемыка! — вздохнул старик и развернул цветастые гармошечные меха. — По приютам я долго скитался, — жалостливо затянул он, — не имея родного угла, ах, зачем я на свет появился, ах, зачем меня мать родила…
Незнакомая, но такая понятная и близкая Вольфу песня, сжала его сердце, вновь выдавливая влагу из глаз. Старик допел, посмотрел на Путилова и осуждающе покачал головой:
— Чего-то ты паря совсем раскис! Сейчас мы тебя веселой песней побалуем, чтобы твоя героическая душа свернулась, а затем развернулась! Наливай!
Каких только песен не спел Степаныч своему новому боевому товарищу: и «Красную Армию», и «Катюшу», и «Пуховый платок»…
Они заснули лишь под утро, распугав своими песнями лесное зверье. А во сне к Вольфу пришла мама. Она гладила его по голове, называя воробушком, и пела колыбельную песню. Вновь ставший маленьким мальчиком, Вольф улыбался во сне, чувствуя, как скользит по волосам ласковая мамина ладошка.