— Я понимаю. Это так страшно, но разве может быть что-то интереснее, чем изменить мир, попытаться сделать его лучше для людей?
— Не знаю. Тот кто вершит судьбы, всегда надеется на то, что он делает как лучше, но только время и история может оценить, насколько правильно и хорошо то, что он сделал.
— Я согласна с тобой, но все же, если есть возможность что-то изменить, ну или хотя бы как-то повлиять, чтобы исправить ошибки, которые были допущены, разве это не здорово?
— Ох, Ириша, вот уж никогда не думал, что ты у меня такая.
— Какая?
— Вот такая, с амбициями. Хочешь ворваться в историю и оставить в ней след. Только нужно ли это?
— При чем тут амбиции? Просто, если бы ты сам себя послушал со стороны, когда рассказывал о будущем, то ты понял, с какой болью ты говорил обо всем. И я знаю, почему ты так говорил.
— Почему?
— Потому что прожив разные жизни, ты все равно горевал, что рухнула великая страна и тебе было все равно кем ты стал в той жизни, бедным или богатым, но чувство утраты величия страны, в которой ты родился и вырос, было для тебя определяющим, в понимании того, что хорошо, а что плохо. И ты, и я, из времени, которое сформировало наше мировоззрение, и хотим мы того или нет, нам трудно свыкнуться с мыслью, что кто-то отнял у тебя то, во что мы верим. Возможно, у тех, кто придет после нас, даже наверняка, не будет этой ностальгии, но тебе от этого никуда не уйти, даже если ты далек от политики и занят сугубо своим внутренним миром.
— Возможно, ты и права. И потому пытаться что-то изменить в истории, имея как это выразиться, превратное к ней отношение, весьма опасно.
— Вовсе оно не превратное, как ты выразился.
— Нет, превратное. Да, мне обидно, что союз распался, что страна стала сырьевым придатком, вместо того, чтобы развиваться так, как смогли это сделать европейские страны, Япония, Южная Корея. Китай, оставаясь по сути своей, социалистической державой, сумел изменить свою экономику и в будущем, в буквальном смысле, завалит весь мир своими товарами. Представляешь, смешно подумать, сейчас, когда у них домны по выплавке чугуна, чуть ли не в огороде, и мы смеемся над их культурной революцией, сделавшей страну нищей, станет одной из самых быстро развивающихся стран в мире, и будет производить продукцию самого высочайшего уровня качества.
— Ладно, давай спать, утро вечера мудренее.
Она повернулась на бок и обняв меня тихо прошептала:
— Я люблю тебя Алеша, и чтобы с нами не случилось, буду всегда с тобой.
Я повернулся к ней, поцеловал и тихо ответил:
— Я тоже тебя люблю, спокойной ночи, — и повернулся на другой бок. Заснуть было трудно. Разговор разбередил мне душу. Я понимал, что Ира ухватила суть моего мироощущения будущего и мое отношение к нему. Да, она была абсолютно права. Я мог многое понять и простить, многое мне нравилось и я искренне радовался свободе и многому чему еще, но гибель империи, даже не социализма, как формации, которая определяла суть страны, а именно той великой державы, к которой я себя причислял, была для меня сродни личной трагедии. Я помнил, как на моих глазах за несколько лет, страна превратилась в сырьевой придаток общества и продолжала жить за счет природных ресурсов, которые нескончаемым потоком уходили на запад. В одночасье рухнуло не просто мощь и величие страны, а сознание людей. Отсутствие идеологии, четких представлений о перспективах на будущее привели к полному безразличию и апатии, которая как результат вызвала рост преступности, взлету наркомании, во власть пошли проходимцы и преступные элементы, а коррупция достигла апогея. Приватизация оказалась полным оболваниванием населения, что привело к тому, что ключевые отрасли захватила горсть никому неизвестных доселе ловких дельцов. Не видеть этого не мог разве что слепой. И все это болью отозвалось в моем сердце. Нет, Ириша права, во многом права, только сумею ли и хватит ли у меня сил и умения, чтобы доказать, что я хочу помочь, потому что о многом знаю? Вот в чем вопрос. С этими мыслями я заснул.