Солдат, что был с кожаной сумкой через плечо, сделав "налево кругом", стал подниматься на крыльцо. Фон Вульф последовал за ним… Раз-два, раз-два, даже по лестнице солдаты отбивали такт.
Вот они на площадке лестницы, перед дверью. Дверь отворяется, и они вступают в прихожую, в которой тоже сидят солдаты на коннике. Дверь в следующую комнату растворена, и там виднеются столы, за которыми сидят приказные и пишут.
Конвойные ввели фон Вульфа в эту комнату. Тот солдат, что был с сумкой, снял с себя эту сумку, достал из нее засаленную книжку и подал сидевшему за первым столом приказному. Приказный, взяв со стола табакерку, стукнул пальцем по ее крышке, достал щепоть табаку и, медленно втягивая эту канцелярскую амврозию в обе ноздри, пристально посмотрел на Вульфа, а потом уже развернул книжку, достал из нее пакет, вскрыл его, медленно пробежал бумагу, снова взглянул на Вульфа и вежливо сказал:
— Не угодно ли, государь мой, присесть вон там.
И показал на стул, стоявший у стены. Вульф сел. Приказные перестали писать и взглядывали на него, как бы желая угадать, что он за человек.
— Квиток, ваше благородие, пожалуйте, — выпалил вдруг солдат, что был с сумкой.
— Квиток? — спросил приказный, вынимая перо из-за уха.
— Так точно-с, ваше благородие.
— Сейчас, братец.
И, расписавшись в книжке, подал ее солдату. — Вот тебе и квиток.
— Счастливо оставаться, ваше благородие.
Оба солдата сделали налево кругом и, стуча в такт сапогами, вышли.
Приказный, расписавшийся в получении пакета от солдата, взял вынутую из пакета бумагу, встал из-за стола и, оправив фалды камзола, на цыпочках подошел к двери, которая вела в судейскую и председательскую камеры. У этой двери стояли часовые с ружьями. Часовые пропустили приказного, и он скрылся за дверью.
"Там, — с тревогой думал про себя Вульф, — там оно…"
Но он сам себе не мог представить, что такое это оно… Приказный снова появился, но уже без бумаги.
— Пожалуйте, господин барон.
Фон Вульф машинально встал со стула и, как автомат, вошел туда, куда ему указывали. Вступив в большую светлую комнату, он увидел длинный стол, покрытый черным сукном, и несколько человек, сидевших за этим столом. На стене два больших портрета во весь рост: Екатерины II и Петра I.
На председательском месте сидел мужчина лет за пятьдесят, с живыми, блестящими, несколько холодными глазами. Несколько взбитый, сильно напудренный парик придавал его свежему лицу почти юношескую моложавость.
Это был московский главнокомандующий Петр Дмитриевич Еропкин, усмиритель московского мятежа во время чумы.