Подполковник смотрел на него и думал: если вина Шефера не подтвердится, то через полгода мясник и его жена станут владельцами дома и всего имущества, на которое уже давно зарятся.
Дмитрию Ивановичу Ковалю, всю жизнь свою посвятившему установлению истины и восстановлению справедливости, было бы досадно, если бы Эрнст, который враждовал с сестрой, воспользовался ее добром. Но это было бы законно, потому что симпатий и антипатий закон во внимание не принимает. И коль скоро по закону Шеферы являются единственными наследниками дома и имущества Иллеш, — значит, это и есть справедливость. Но если это не игра своенравной судьбы, если Каталин и ее наследниц лишила жизни жилистая рука мясника, то смысл существования Коваля на данном отрезке его жизни и состоит в том, чтобы изобличить убийцу. Вот в этом-то и будет наивысшая Справедливость.
И подполковник внезапно спросил:
— Кто ваши соседи?
— Мои соседи?
— Ближайшие?
— Доктор Ивасюк и пенсионер Коповски. Участок мой граничит также с участком инженера лыжной фабрики Макогонова, но от дома моего это далековато.
— Ивасюк сейчас дома или в отъезде?
— Скоро месяц, как всей семьей уехали они в отпуск, к морю.
— А Коповски?
— Почти каждый день его вижу.
— В каких вы с ним отношениях?
Мясник на мгновенье задумался.
— В нормальных.
— Мимо чьих домов проходите, когда идете к Староминаевской?
Шефер пожал плечами, сморщил лоб, стараясь припомнить соседей в той последовательности, в какой он проходит мимо них. Коваль не требовал такого перечисления. Поэтому уточнил свой вопрос:
— Кто из них мог вас видеть на улице в ночь на шестнадцатое?
Шефер удивленно молчал.
— Послушайте, Шефер, давайте говорить откровенно — куда вы шли из дому в ту ночь?
Веки мясника остались спокойными. «Сюрприз» Коваля не оказался для него неожиданностью. О чем это свидетельствовало? О его вине? О том, что Шефер подготовил себя к ответу на такой вопрос? Или наоборот — о его невиновности, которая не боится никаких «ходов» сотрудника угрозыска.
— Нам известно, — медленно продолжал Коваль, — что в ночь на шестнадцатое, в двадцать три часа, вы ушли из дому и вернулись только под утро.
Шефер помолчал минутку, думая о чем-то своем, потом его грузная фигура выпрямилась, плечи поднялись, и он что-то резко бросил лейтенанту Габору. Тот перевел:
— Я уже сказал, что ночевал дома. У меня есть свидетель!
Ковалю не хотелось втягивать в разговор Коповски, он ведь обещал старику сберечь его инкогнито, но тут подумал, что без очной ставки не обойтись. Поведение Шефера было не в его пользу. Действительно, зачем скрывать, что поссорился с женой и — лишь бы ей насолить — бродил по ночным улицам? Но почему Агнесса умоляла: «Ты этого не сделаешь, Эрнст! Ты пожалеешь меня и детей!»? Видимо, речь шла о чем-то плохом, о каком-то темном деле, и жена пыталась его удержать.