— Скорей отправь еще гонцов, — охрипшим голосом велела она Люджану. — Нельзя терять ни минуты: нужно распустить клан, иначе жди новой беды.
С трудом выговаривая слова, так и не избавившись от мучительной дурноты, она подозвала Сарика:
— И, да помилуют нас боги, распорядись, чтобы был исполнен наш ужасный долг: уничтожение дома Петачи.
Сарик только кивнул в ответ: слова застревали в горле. Он умел читать в душах, и стоило ему вспомнить темное неистовство страстей, обуревавших Тапека, как его бросало в холод. Маре выпало на долю самое тяжкое из всех мыслимых наказаний: исполнение жестокого приговора, вынесенного достойной семье, и все из-за простой мальчишеской горячности. Только потому, что госпоже вздумалось воззвать к клану, юный властитель умер в мучительной агонии; еще до наступления ночи навсегда закроются глаза его молодой жены, и младенца сына, и кузенов, и всех родственников, носящих имя Петачи. То, что именно ей предписано стать орудием этой бесчеловечной казни, мучило Мару даже сильнее, чем тоска по Айяки. Впервые — с того мгновения, когда огромный вороной конь придавил к земле ее сына, — в глазах властительницы блеснула искра проснувшегося сочувствия к кому-то другому, помимо нее самой.
Это не укрылось от Сарика, который скрепя сердце отправился выполнять страшную миссию, возложенную Великими на Акому. Поддерживая Мару на обратном пути к шатру, Хокану также заметил перемену. Огонь, насланный магами, прижег раны ее души. Теперь ее рассудком управляло не навязчивое желание отомстить Джиро, а опаляющий гнев.
Мара вновь обрела самое себя. Хокану испытывал смешанное чувство горечи и облегчения: он скорбел о гибели Петачи, но любимая им женщина опять становилась самым опасным игроком Игры Совета из всех, кого когда-либо знала Империя.
Мановением руки Мара отослала слуг, суетливо устранявших оставленный в шатре беспорядок. Когда последний из них оказался на достаточном расстоянии, она велела Ирриланди опустить входной полог и позаботиться о том, чтобы предстоящий разговор остался в тайне.
Кейок вошел, когда упало последнее полотнище. Взяв на себя обязанности слуги, он зажег светильники. Мара безостановочно мерила шагами шатер. Чуть ли не дрожа от внутреннего напряжения, она оглядела своих придворных, выстроившихся перед ней полукругом.
— Они посмели… — начала она обманчиво ровным тоном.
Кейок насторожился. Он бросил вопрошающий взгляд на Хокану, но тот, как и все, безмолвствовал.
— Что ж, пусть получат урок.
Ирриланди, который пока еще не научился угадывать ход мыслей Мары, отсалютовал ей традиционным ударом кулака по собственной груди и отважился спросить: