– Чего ты хочешь? – спросил Кен.
– Ты имеешь в виду, кроме моей жены? – Денни опустил вниз руки, но не сдвинулся с места.
Кен пересек мягко освещенную комнату, наполненную только бормотанием диктора на телевизионном экране, и схватил его за рубашку.
– Ты думаешь, что клочок бумажки делает вас мужем и женой? Она могла так думать в двадцать лет, но ты никогда не был ей мужем, то есть не больше, чем любой другой мужчина.
– Кто ты такой, чтобы так говорить? – Денни схватил брата за запястье. – Обхаживай чью-нибудь другую женщину за спиной ее мужа!
– Закрой рот! – Кен поднес кулак свободной руки к носу Денни. – Эрин благоразумная женщина, и если бы я настаивал на своем… – Он не договорил и опустил кулак, но в глазах у него продолжал пылать гнев.
– И если бы ты настаивал, то что?
Кен отрицательно покачал головой.
– Говори, – потребовал Денни.
Кен, фыркнув от отвращения, отошел от него на середину своей опрятной гостиной и оттуда закончил начатую фразу:
– Я бы сам женился на ней, усыновил бы Тимми, создал бы им их собственный – наш собственный – дом и обеспечил настоящую семейную жизнь.
Денни снова скрестил руки и, стараясь сдержаться, смотрел, как брат поправил подушки софы, сложил вечернюю газету и положил ее к остальным в плетеную корзину. Кен, должно быть, никогда ничего не оставлял валяться на полу и никогда не швырял в сторону пару грязных носков вечером по дороге в ванную, он никогда не пил апельсиновый сок прямо из пакета.
– Господи, ты же распрекрасно знаешь, почему я продолжаю разъезжать. Потому что ты и отец не оставили мне ничего иного, после того как Эрин уехала от меня. Ты отравил ее мозг задолго до рождения Тима.
– Ты это же самое сказал Эрин там, в доме, ночью, когда попытался снова забраться в ее постель? – Кен вытряхнул из карманов мелочь на кофейный столик из пенька и стал сортировать монеты по достоинству. – Я, как и ты, был здесь в тот день, когда Эрин приехала жить на это ранчо, и был здесь, когда она с разбитым сердцем вернулась из твоего турне.
Денни вздрогнул и почувствовал боль и обиду, как от словесной порки, которую получил когда-то от отца и Кена, как от раны, нанесенной ему быком на арене, перед тем как Эрин оставила его.
– Ты хочешь, чтобы она увидела, как в один прекрасный день тебе вышибут мозги? И зачем в любом случае ей одной воспитывать сына?
– Незачем, если ты можешь что-нибудь предложить.
Кен наклонил голову и снова занялся мелочью, отбирая монеты по четверть доллара, по десять центов, по пять центов и откладывая в сторону монеты по одному центу.