Конечно, он не был никаким дворецким. Но разве это что-нибудь меняло? Господи, она объявила войну этому человеку и потерпела полное поражение в первом же сражении. И, что еще хуже, ругала она себя, она сама была во всем виновата. Все время, пока она была с ним в комнате, она понимала, что босиком, в одной ночной рубашке, даже без халата, она выглядела совершенно неприлично. Она утешала себя тем, что ночная рубашка была закрытая и из самого грубого хлопка. Но, очевидно, в этом она ошибалась. Господи, она, наверное, выглядела как последняя распутница. Не было ничего удивительного, что он решил проявить к ней внимание таким образом. Так или иначе, он был абсолютно аморален, иначе не явился бы сюда, судя по всему, для того чтобы вышвырнуть практически нищую вдову из ее собственного дома.
«Минуточку, дорогая. Проявил свое внимание таким образом?» – говорил ее внутренний голос, пока она взбивала одну из подушек. Нельзя сказать, что он использовал силу, но если бы она оказала сопротивление, он бы наверняка…
Ох!
Она медленно поднялась с постели и подошла к зеркалу. Зажгла свечу на комоде и несколько минут разглядывала свое отражение.
Нет, она и не думала сопротивляться. Говоря по правде, когда его губы с такой нежностью коснулись ее губ, она приложила всю свою силу воли, чтобы не запустить свои руки в его густые черные волосы и не притянуть его к себе… Она никогда не думала о себе как о «такой» женщине, но после его поцелуя она знала, что хотела бы почувствовать, как все его тело прикасается к ее телу. Она облизала губы – так ей хотелось узнать, какова на вкус эта слегка золотистая кожа.
Но ведь это была лишь страсть. У нее не было никаких нежных чувств к нему. Да она едва его знала! Но была ли эта боль, этот огонь внутри нее лишь результатом так долго сдерживаемой страсти?
Она вспомнила их отвратительные совокупления с Эмануэлем Кастерсом. Когда они в день свадьбы стояли перед алтарем, она вдруг с ужасом осознала, что приближается час, когда ей придется раздеться перед этим человеком, а потом терпеть его объятия, которые, как она уже знала, были лишь потными и мерзкими посягательствами на ее тело. В реальности все оказалось еще хуже.
Она вздрогнула и потуже затянула высокий воротник ночной рубашки вокруг шеи. Воспоминания об Эмануэле Кастерсе не вызвали в ней ничего, кроме ужаса и облегчения от того, что ей уже никогда не придется ему подчиняться. Почему же тогда она реагировала совершенно по-другому, когда к ней прикасались длинные пальцы Джема Дженуари?
Клавдия стремительно загасила свечу, вернулась к постели и упала на нее. Она больше не будет тратить время на размышления о серебристых глазах и черных, как ночь, волосах. С некоторым усилием она стала думать об его ответах или, скорее, о его молчании в ответ на ее вопросы. Он сказал, что был из этих мест. Говорил ли он правду? Но зачем ему было врать? Она думала о том, что сказал Джем, и, к своему изумлению, поняла: единственное, что она смогла вытянуть из него – это место, где он родился. К тому же, она и так знала, что он был из этих мест. Скорее всего, он жил здесь, в Рейвенкрофте, или был самим лордом Гленрейвеном. Лорд Гленрейвен. Она вздрогнула, потому что это имя вызывало у нее чувство страха, которое разлилось по всему телу.