И когда он сказал, что ищет художника-ассистента и: планирует уехать из Чарлстона дальше на Юг, во Флориду, а затем на Красную Реку, в Арканзас и на острова Тихого океана, я уже не мог усидеть на месте. Я вызвался поехать с ним…
– И вы уехали?
– Да, в четырнадцать лет, с ним и с мастером по изготовлению чучел птиц.
– Чучел птиц?
– Да. С прискорбием должен заметить, что мой учитель делал рисунки не с живых птиц, а с их чучел. Это была одна из областей, в которых наши взгляды не совпадали. Я никогда не мог смириться с тем, что прекрасное живое существо надо убить во имя того, чтобы сделать с него рисунок.
– И как долго вы пробыли с мистером Аудибоном?
– Несколько лет. Я помогал ему делать рисунки множества птиц – пеликанов, глупышей, нырков, бакланов. Среди них были очень хорошие. Этот человек был удивительным и странным одновременно. Ему до всего было дело, он был настоящим ученым-исследователем, оставаясь при этом искусным художником. Он многому меня научил.
– Но что же все-таки привело вас на Запад? Мэйс нахмурился и отвел глаза.
– Аудибон вернулся в Нью-Йорк, а я остался. К тому времени я уже получил от него все, что он мог мне дать. Но я не хотел рисовать чучела животных, мне интересно было передавать неповторимость живого существа, его характер, грацию, повадку… Это очень не просто, Эмеральда: суметь ухватить самое главное за те несколько часов наблюдений, которые может себе позволить естествоиспытатель. С натуры успеваешь сделать только набросок, остальное должно запечатлеться в памяти. Но убивать животных, если ты не собираешься употребить их мясо в пищу, – большой грех.
В поисках новых сюжетов я приехал сюда, на Запад. Здесь я охотился, ставил капканы, чтобы выжить, и рисовал, рисовал… Я полюбил эту землю, полюбил так, что считаю ее родной. И у меня дурные предчувствия. Рано или поздно люди переделают здесь все по своему вкусу, и диким животным прерий не останется места в этом измененном, изуродованном мире.
– Но здесь так пустынно и столько земли… Я даже представить себе не могу, что когда-то…
В глазах Мэйса отразилась боль.
– Увидишь, так будет. Пройдет всего лишь лет тридцать, от силы пятьдесят, на глазах у одного поколения. Эти повозки – первые вестники новой жизни. Скоро их будет больше, потом еще больше… Животным придется бороться за выживание. Но они останутся живыми на моих рисунках. И однажды мои работы выставят на всеобщее обозрение.
Мэйс говорил так горячо, что Эмери поверила ему.
– А что произошло с вашим отцом? – спросила она наконец. – Он все еще работает учителем?