Бруно задумался. И понял, что ему очень хочется рассказать кому-нибудь о Шмуэле — не все, конечно, но так, самую малость, — и вот сейчас ему представляется такой случай, причем признаваться в действительном существовании друга совсем не обязательно.
— Ну, мы разговариваем обо всем. Я рассказываю ему о нашем доме в Берлине и о всяких других домах и улицах, о лотках с овощами и фруктами, о кафе на тротуарах и о том, что субботним днем лучше не гулять по центру города, иначе тебя затолкают. А еще я говорил ему о Карле, Даниэле и Мартине, о трех моих верных друзьях на всю жизнь.
— Очень увлекательно, — саркастически заметила Гретель. Недавно у нее был день рождения, ей исполнилось тринадцать, и с тех пор она полагала, что сарказм — высшее проявление изощренного ума. — А о чем он тебе рассказывает?
— О своих родных, о часовой мастерской, над которой он когда-то жил, и своих приключениях, о том, как он сюда попал, о старых друзьях, о людях, с которыми он здесь познакомился, и о мальчиках, с которыми он играл. Больше он с ними не играет, потому что они исчезли куда-то и даже не попрощались.
— Да-а, — протянула Гретель. — Байки — просто обхохочешься. Какая жалость, что он не мой воображаемый друг.
— А вчера он сказал, что давно не видел своего дедушку, и никто не знает, где его искать. Он спросил о дедушке своего папу, но тот в ответ заплакал и обнял его так крепко, что мой друг даже испугался, как бы его не задушили до смерти.
Заканчивая фразу, Бруно вдруг сообразил, что его голос звучит все тише и тише. Шмуэль и впрямь рассказывал ему обо всем этом, но, слушая друга, Бруно почему-то не понял, как тяжело тот переживает пропажу дедушки. Когда Бруно повторил слова Шмуэля вслух, он страшно расстроился: вместо того чтобы приободрить друга, переключился на какую-то ерунду, на экспедиции, кажется. ««Завтра я попрошу у него прощения», — пообещал он себе.
— Если папа узнает, что ты беседуешь с воображаемыми друзьями, тебе попадет, — сказала Гретель. — По-моему, с этим надо кончать.
— Почему?
— Потому что это не здорово, — последовал ответ. — Это первый признак безумия.
Бруно опустил голову.
— Я не могу с этим покончить, — произнес он после долгой паузы. — Да и не хочу.
— Ладно, как бы то ни было, — Гретель становилась все дружелюбнее и дружелюбнее, — но на твоем месте я бы держала эти истории про невсамделишного дружка при себе.
— Ты права, — прикинулся расстроенным Бруно. — Ты ведь никому не скажешь?
— Никому, — заверила Гретель. — Разве только моей воображаемой подружке.
Бруно захлопал глазами.