Он даже нанял фиакр, настолько мучило его беспокойство, и бегом поднялся по лестнице.
Открыла служанка; он пролепетал:
— Ну как она?
— Доктор говорит — очень она плоха.
У него заколотилось сердце, и он едва выговорил:
— Ах, вот как!
Неужели она все-таки умрет?
Он не решался войти в комнату больной и вызвал Кашлена, который был при ней.
Тесть немедля вышел к нему, стараясь не хлопнуть дверью. Он был в халате и ночном колпаке, как обычно по вечерам, когда уютно сиживал у камелька. Он прошептал:
— Она плоха, очень плоха. Вот уже четыре часа, как она без сознания. Ее даже причастили.
У Лезабля чуть не подкосились ноги; он присел на стул.
— Где жена?
— Подле нее.
— А врач что говорит?
— Говорит, что это удар. Она может оправиться, а может и не протянуть до утра.
— Я вам нужен? Если нет, я предпочел бы не входить. Мне тяжело видеть ее в этом состоянии.
— Нет, отправляйтесь к себе. Если будет что-либо новое, я сразу вас позову.
И Лезабль вернулся к себе. Квартира показалась ему изменившейся — просторней, светлей. Но ему не сиделось на месте, и он вышел на балкон.
Стоял конец июля, и огромное солнце, скрываясь за башнями Трокадеро, изливало потоки пламени на великое множество крыш.
Небесный свод, пурпуровый у горизонта, менял оттенки, становясь выше бледно-золотым, потом — желтым, потом — зеленым, зеленоватым, словно пронизанным светом, потом голубел, переходя над головой в чистую и ясную лазурь.
Стрелой пролетали ласточки, бегло вычерчивая на фоне алого заката очертания своих серповидных крыльев, и над кровлями нескончаемых зданий, над далекими полями реяла алая дымка, огненный туман, из которого величаво, торжественно поднимались шпили колоколен, стройные верхушки городских сооружений. В пылающем небе, огромная и черная, возникала Триумфальная арка на площади Звезды, а купол Дома инвалидов казался вторым солнцем, упавшим с неба на вершину здания.
Ухватившись обеими руками за железные перила, Лезабль впивал воздух, как пьют вино, и ему хотелось прыгать, кричать, кувыркаться, так захлестнула его радость, глубокая и торжествующая. Жизнь казалась прекрасной, будущее — полным радужных надежд. Что же он станет делать? И он размечтался.
Он вздрогнул, услышав шорох за спиной. Это была жена. Глаза у нее покраснели и опухли от слез. Лицо казалось усталым. Она подставила ему лоб для поцелуя и сказала:
— Обедать будем у папы, чтобы оставаться поблизости от больной. Служанка посидит с ней, пока мы будем есть.
Он прошел за Корой в соседнюю квартиру.
Кашлен уже сидел за столом в ожидании дочери и зятя. На буфете стояла холодная курица, картофельный салат, вазочка с земляникой, в тарелках дымился суп.