— Я когда-нибудь еще покажу этому сопляку! Посмей он только меня обскакать, я его так тряхну, что у него сразу пропадет охота выслуживаться!
Маз, продолжая курить, усмехнулся:
— Хорошо бы вам поторопиться, ибо мне известно из достоверных источников, что в этом году вас обошли, чтобы повысить Лезабля.
Потрясая кулаком, Буассель воскликнул:
— Клянусь, если это так...
Дверь снова отворилась, и торопливо вошел озабоченный молодой чиновник, небольшого роста, с баками, как у флотского офицера или адвоката, в очень высоком стоячем воротничке, так быстро сыпавший словами, словно он опасался, что не успеет высказать все, что нужно. Он наскоро пожал всем руки, с видом крайне занятого человека, и обратился к регистратору:
— Дорогой Кашлен, дайте, пожалуйста, папку Шаплу, проволока для тросов, Тулон, АТВ, тысяча восемьсот семьдесят пять.
Кашлен поднялся, достал у себя над головой папку, вынул из нее пачку бумаг в синей обложке и, подавая ее сослуживцу, сказал:
— Вот, господин Лезабль. Вам известно, что начальник взял отсюда вчера три депеши?
— Знаю. Они у меня, благодарю.
И молодой человек поспешно удалился.
Только он вышел, Маз воскликнул:
— Видали, сколько форсу! Можно подумать, что он уже начальство.
А Питоле подхватил:
— Погодите! Он получит отдел скорее, чем любой из нас.
Кашлен так и не вернулся к своим бумагам. Казалось, им овладела какая-то навязчивая мысль. Он спросил:
— Так значит, это молодой человек с будущим?
Маз презрительно буркнул:
— Да, если полагать, что министерство — блестящее поприще; но кое для кого этого маловато!
Питоле перебил его:
— Уж не рассчитываете ли вы стать посланником?
Маз нетерпеливо поморщился:
— Дело не во мне. Мне-то наплевать! Но в глазах света начальник отделения всегда будет ничтожеством.
Экспедитор, папаша Савон, не отрывался от своих бумаг. Но вот уже несколько минут он раз за разом макал перо в чернильницу, упорно вытирал его о влажную губку и все-таки не мог вывести ни одной буквы. Черная жидкость скатывалась с кончика пера и жирными кляксами капала на бумагу. Растерявшийся старик с отчаянием глядел на депешу, которую придется переписывать заново, как и множество других бумаг за последнее время.
— Опять чернила негодные! — уныло пробормотал он.
Раздался громовой хохот. Кашлен смеялся так, что у него тряслось брюхо и подпрыгивал стол, за которым он сидел. Маз перегнулся пополам и скорчился, словно собирался пятясь влезть в камин; Питоле топал ногами и, захлебываясь, тряс правой рукой, будто она была мокрая. Даже Буассель задыхался от смеха, хотя обычно воспринимал события скорее трагически, нежели комически.