Возвращаясь к пристани, медленно проплывали последние запоздалые лодки.
Кора спросила:
— Говорят, бедняга Савон был женат на какой-то дряни?
Госпожа Торшбеф, знавшая все, что касалось министерства, ответила:
— Да, он женился на молоденькой сироте. Она изменила ему с каким-то негодяем, а потом с этим же любовником сбежала.
Подумав, толстуха добавила:
— Я сказала — «с негодяем». Не знаю, так ли это. Кажется, они очень любили друг друга. Что ни говори — в папаше Савоне привлекательного мало.
Госпожа Лезабль возразила с важностью:
— Это не оправдание. Беднягу Савона можно пожалеть. У нашего соседа — господина Барбу — такое же несчастье: жена влюбилась в какого-то художника, который проводил здесь каждое лето, и сбежала с ним за границу. Не понимаю, как женщина может пасть так низко! Я считаю, что нужно придумать особое наказание для негодниц, которые покрывают позором семью.
В конце аллеи показалась кормилица с ребенком на руках. Дезире утопала в кружевах, вся розовая в золотисто-пунцовых лучах заката. Она смотрела в огненное небо теми же бесцветно-мутными удивленными глазками, какими обводила лица окружающих.
Мужчины, беседовавшие поодаль, разом подошли, и Кашлен, подхватив внучку, высоко поднял ее на вытянутых руках, словно желая вознести к небесам. Девочка вырисовывалась на блистающем фоне заката в длинном белом платье, ниспадающем до земли.
Счастливый дедушка воскликнул:
— Что может быть лучше этого на свете! Не правда ли, папаша Савон?
Но старик ничего не ответил — потому ли, что ему нечего было сказать, или потому, что он мог бы сказать слишком много.
Двери на террасу распахнулись, и слуга объявил:
— Сударыня, кушать подано!