– Клавка.
Пухлая девица с головой в мелких кудряшках и крупным, нелепо съехавшим на бок бантом.
– Машка. Староста наша.
Похожа. Выражение лица слишком серьезное, озабоченное, словно девушка ни на минуту не могла отвлечься от забот, известных одной ей, но важных, способных разрушить весь мир, если хоть самую малость погодить с их решением.
– И Майка. Майя... – это имя Федор произнес с нежностью и печалью. – Все началось, когда Майечка исчезла. Красивая, правда?
Нет, скорее особенная. Ее и описать сложно, потому как подобным лицам место на иконах. Зауженный подбородок с тонкой линей губ и в противовес ему высокий чистый лоб. Огромные глаза правильного синего цвета. Девушка смотрит удивленно и словно бы с упреком: нельзя фотографировать святых.
– Она пропала – Федор отнял снимок и, подвинув его под лампу, уставился невидящим взглядом. – В тот год, когда выпускной... все разъехались. Поступать собирались. Я-то нет, я тут остался, и Макар тоже. А она в Москву собралась. К тетке. С ним вот.
С Вадиком? Сердце больно сжалось при мысли о том, что Вадик должен был быть влюблен в Майю. Ну конечно, был, и на фото неудачный ракурс именно потому, что он на нее смотрит, пречистую и пресветлую, кощунственно запечатленную на пленке.
Пропавшую. Только сейчас до Ольги дошел смысл слова. Пропала – это значит исчезла. И не вознеслась, но скорее уж ушла, отвергнув тяготы земной жизни. Святым в грязи не место.
Какая некрасивая мысль. Ревнивая. И стыдная.
– Он последний и видел Майю.
Звучит как обвинение, давнее и не единожды высказываемое, но не потерявшее актуальности. И Вадик подобрался, нахмурился.
– Я и не отрицаю. Я никогда не отрицал! Да, сначала говорил, что... она сама просила об этом! Сама, понимаешь?! Я не мог отказать! Я не мог предать ее!
– И солгал. Всем лгал. Отцу ее, когда позвонил и сказал, что до Москвы нормально добрались.
– Она просила!
А вот такого, беспомощно оправдывающегося, виноватого и остро переживающего свою вину Вадика Ольга еще не видела. Он ей не нравился, он был слаб и растерян. Незнаком.
– Она пришла на станцию, мы сели в поезд, и там она попросила о помощи. Я не хотел, уговаривал ее одуматься, я...
– Ревновал?
– Да, ревновал, черт бы тебя побрал! – Удар кулаком по столу, покачнувшаяся лампа, дрогнувшее пятно света и резкий скрежет сдвигаемого стула. – Можно подумать, ты бы не ревновал. Ее ведь все любили! Все! И ты. И братец твой! И... и остальные тоже. Я думал, она к этому хлыщу собралась, который студент. Думал, Софка надоела, теперь Майке голову дурит. Хотел убить, найти и убить.