С кряхтеньем Грузданов выбрался из-за стола, сгреб в охапку светлый пиджак, закрыл на ключ ящик стола, а ключ сунул под вазон с кактусом и только тогда велел:
– Идем отсюда. Тяжко тут. Пивка навернем, за упокой души раба Божьего, безбожника сущего, дрянного человечишки, но все ж таки друга... Машка, будут спрашивать, завтра объявлюсь! Или послезавтра. И вообще посылай ты всех на хрен, не до них сейчас.
Вышли в переулок, узкий и короткий, закончившийся глухой стеной, прикрытой листами серой фанеры, перед которыми возвышалась груда ящиков, частью поломанных, пестрящих ожогами, сияющих осколками стекла. Воняло кошачьей мочой, перегаром и паленой пластмассой. Константин Львович груду обошел, матерясь, вздыхая, прижимаясь вспотевшим боком к грязной стене. Антон Антоныч старался не отставать. Происходящее его удивляло и, честно говоря, возмущало. Куда его ведут? Зачем? Ну точно не для того, чтобы пиво пить.
Грузданов, обернувшись, приложил толстый палец к губам и зашипел упреждающе. Потом трижды стукнул кулаком о стену, подождал и повторил. Антон Антоныч готов был поклясться: с той стороны ответили. А в следующее мгновение один из листов фанеры вдруг подался вперед, едва не ударив Шукшина по лбу, и из щели высунулась сухая лапка с накрашенными ноготками и пальцем поманила за собой.
– Заходите, – велел Грузданов. – Пока никто не увидел.
В щель Антон Антоныч протиснулся не без труда, зацепившись ногой за высокий порог, задев что-то, упавшее с грохотом и лязгом. Тощая фигурка в просторном балахоне и с фонариком в руке укоризненно покачала головой и, не сказав ни слова, вдруг исчезла в темноте.
– Да что здесь происходит?! – рявкнул Шукшин.
– Спокойно! – пророкотал сзади бас Грузданова, пытающегося пробраться в тайник. – Мы вам объясним. Мы вам все объясним. Лита, Женька погиб!
Последние слова он произнес патетично и с придыханием, а спустя мгновение вспыхнул свет, не тот тусклый, от фонарика, а нормальный, от пятидесятиваттной лампочки, свисавшей с потолка на витом шнуре. И морок развеялся, стало понятно, что никакой это не тайник, скорее черный ход старого дома, некогда заколоченный и превращенный жильцами в подобие общей кладовой. Тут нашлось место и детской коляске, из которой выглядывали широкие горла трехлитровых банок, частью пустых, пыльных, частью закатанных, но тоже пыльных; и лыжам, прислоненным к стене; и скатанному в валик ковру; и с десятку тюков, завернутых в пакеты, перевязанных бечевой, но все ж норовящих развалиться.
Прямо под лампой, обеими руками вцепившись в фонарик, стояло существо. Пожалуй, оно было женского полу, хотя темно-зеленая, щедро сдобренная бахромой хламида скрадывала линии фигуры, но Шукшин отметил густо накрашенные глаза, карминовые губы, занимавшие, казалось, пол-лица, и ножки в крохотных, детских балетках.