Гробы погрузили в автобус, народ стал растекаться — кто-то по своим машинам, кто-то в поисках свободного места в других автобусах. Очень быстро двор стал пустеть.
— Миш, ты поедешь? — спросил дядя Петя.
— Нет. Я увидел все, что было нужно.
— А я поеду. Жаль ребяток… горсточку земли хоть брошу…
Петр начал кукситься.
— Конечно, езжайте. Только сначала расскажите, что хотели. Я все уточню и вечером подойду.
Миша взял дядю Петю под руку и отвел в сторонку, озираясь вокруг.
Страшный человек исчез.
Константин, разумеется, на кладбище не поехал, хотя при желании он мог бы забраться на какое-нибудь свободное место в одном из десятка автобусов, пригнанных муниципалитетом. Костя не был знаком с погибшими и вряд ли когда-нибудь с ними познакомился, если бы им повезло прожить дольше. Таких девушек, как Ольга, он сторонился, считая их недосягаемыми, как звезды далеких галактик, которые, разумеется, никогда не сходят со своих орбит. А находить общий язык с парнями вроде Максима он не умел вовсе, хотя как раз с Максом у них было больше пересечений, чем ему могло показаться.
Но Костя никогда не рисковал и не брал на себя труд хотя бы попробовать найти друзей. Он знал априори, что друзей у него быть не может, потому что мир населен людьми неадекватными. Он был слишком требователен, потому и оставался одиноким.
После прощания он сунул руки в карманы своих, как всегда, безупречно отутюженных брюк и побрел прочь. Он обогнул дом, пошел мимо ряда гаражей. Где-то на середине пути огляделся воровато, нырнул в один из узких проемов между бетонных боксов. Там он расстегнул брюки и с нескрываемым удовольствием помочился. Он понимал, что его можно увидеть из любого окна (и наверняка кто-то видел и узнал даже со спины), но в этом было какое-то новое для него чувство. Ему стало нравиться хулиганить. Впрочем, нет, ему стало нравиться делать гадости.
Застегнув брюки, он вышел обратно на дорожку, пригладил волосы и так же беззаботно направился дальше — к соседнему дому, стоящему метрах в ста от тринадцатого.
В гробу он видал эти похороны и эту шумиху, связанную с гибелью молодых людей, которые большинству присутствующих не были ни братьями-сестрами, ни соседями, ни даже друзьями, у которых можно было стрельнуть пятихатку до зарплаты. Вероятнее всего, эти самопальные Ромео и Джульетта получили заслуженную кару. Нельзя быть безудержно счастливыми, когда вокруг так много несправедливости и дерьма. Нельзя радоваться жизни, не привнеся в эту жизнь что-то новое, то есть нельзя брать, не заплатив. Нельзя, нельзя, нельзя… Они ничего не привнесли, ничего не оставили, вот их и прибрали…