— С трудом, — сказала я.
Мона опустил голову:
— Мне тоже с трудом верится. Где теперь Паис? Они забыли Господа, и во имя Его нельзя совершить не то что подвига — мелкого благодеяния…
Он хотел еще что-то сказать, но передумал и снова взялся за еду.
— Я не так богата, как прежде, — сказала я. — Мой рыцарь отправился в странствия, я жду его и буду ждать, сколько понадобится, но может быть, вы примете от меня хотя бы канистру солярки?
Он взглянул на меня поверх блюд и кувшинов, его глаза блеснули, оказавшись вдруг ясно-голубыми:
— О сеньора… Канистра солярки — королевский подарок по нынешним временам. Да благословит вас Господь!
Я подумала, что он — в высшей степени приятный и искренний человек.
* * *
— Значит, ваш сеньор в отъезде? — спросил монах, когда после ужина мы сидели во внутреннем дворике, попивая вино из деревянных кубков и слушая шелест фонтана. Я курила трубку.
— Он странствует, — коротко отозвалась я.
— Он посвящает свои подвиги вам, — тихо сказал монах. Не спросил, но констатировал.
— Да.
— В юности, — он вздохнул, — я тоже был рыцарем…
— Правда?
— Сейчас в это трудно поверить. Я отправился совершать подвиги во имя справедливости. Несколько мелких поединков прошло хорошо, но потом… Потом меня вышибли из седла и едва не убили — во имя дамы, моя сеньора, во имя прекрасной дамы. Я отнес ей мои доспехи и все мое имущество, как пожелал того победитель и как велит традиция… и постригся в монахи. И только много лет спустя мне открылась мудрость божественного промысла…
— Возможно, вы желали справедливости недостаточно сильно?
— Нет-нет! — он замахал руками, с рукавов рясы полетела дорожная пыль. — Дело совсем в другом… Дело в том, что справедливость… ах, сеньора, вы уверены, что в самом деле хотите это слышать?
— Разумеется.
— Справедливость возможна только в мире, где добро и зло — абсолютные, а не относительные величины. А в нашем мире, где забыли Господа, нет добра и нет зла. И справедливости нет. Не в том смысле, что она нарушена и ее следует восстановить — просто ее не существует. Мне следовало подумать об этом прежде, чем я опоясался мечом.
Он до сих пор переживает давнюю неудачу, подумала я.
— Возможно, все не так трагично, отец мой. Разве любовь — не добро? Разве нелюбовь — не зло? Разве это не абсолютные величины?
Он вдруг встал и поклонился мне с трогательной, чуть траченной молью галантностью:
— Ваша красота — добро, моя сеньора. Ваша доброта и щедрость… и ваше милосердие. Мне кажется, что рыцарь, совершающий подвиги в честь столь прекрасной дамы, должен быть непобедимым.